Проснись в Фамагусте
Шрифт:
Что-то подсказывало Смиту, если только все это не было очередным наваждением, что он прошёл почти все мыслимые испытания и остановился теперь перед заключительным, наиболее важным тестом.
«Смешные детские грёзы, — сказал он себе, — последние
И пробудилась мелодия, и почудился милый тоскующий зов, долетевший из призрачных недр того зимнего леса.
Только голым можно было идти вперёд. Выпотрошив душу, стерев память, содрав коросту с мозговых извилин, приученных повторять… Требовалось срочно придумать нечто совершенно необычайное, всё равно что именно, но замыкающее логическую цепь. Даже заведомо неверная, но хоть как-то обнимающая хаос фактов гипотеза могла стать если не кормчей звездой, то опорой для разума, готового впасть в наркотический омут.
Итак, долой якоря, прочь цепи.
Великий Архитектор, в чьё существование Смит никак не мог поверить, должен был знать все и, как следствие, не нуждался в проверках и тестах. Древнее колдовство тоже следовало без сожаления отсечь, ибо оно никак не сочеталось с летательным аппаратом. Поэтому бог с ними, с расхожими стереотипами, переходящими из поколения в поколение как истёртые одноцентовики. От набивших оскомину пришельцев, от благодетелей из далёкого прошлого и столь же далёкого будущего отказаться было труднее, но Смит сбросил за борт и этот балласт.
Неизведанное, с чем ещё никогда и никому не приходилось сталкиваться, показалось ему пустотой.
Полная луна — прародительница мистерий — звала ступить на неведомый путь, все выше вознося над горизонтом смутный радужный ореол.
«Фамагуста», — пришло на ум знакомое слово, и как бы в рифму ему отдалось потонувшим колоколом: «Холакауст»…
Смит заметил, как по краям гало возникли пятна непроглядного мрака. Медленно сходясь к невидимому центру, они вошли в освещённое поле, словно две половинки земной тени. Подумав, что сильная рефракция ночного гималайского неба могла столь причудливо исказить картину обычного затмения, Смит мысленно увидел голубой в белых облачных завитках шарик, повисший в чёрной пустоте между далёким, вскипающим вихрями солнцем и крохотной жёлтой луной. Единственный живой островок зачем-то летел среди вечного неодухотворенного холода, пронизанного ливнями смертоносных частиц.
Мысль о том, что Земля могла расколоться, неприятно кольнула его, хоть и показалась нелепой.
— С перевала движется караван, — доложил наблюдатель верховному ламе.
— Это они вернулись.
— Все? — несказанно удивился старик с лицом потемневшей сандаловой статуэтки.
— Их совсем мало, — равнодушно ответил монах, кутаясь в алое одеяние.