Прости меня
Шрифт:
– Видите ли, не все можно взять и объяснить.
– По-моему, - не согласился я, - все простое объяснимо.
– Простое? Что значит простое?.. Давайте проверим... Ну, объясните мне...
– Он привстал.
– Вон, гляньте в окно... Мыс вами, кажется, привыкли смотреть на весь белый свет глазами путника. Плывет мимо, не волнует, не позовет: сойди наугад среди легонькой твоей дороги, постарайся разглядеть ближе незаметный для тебя целый мир...
– А что на него глядеть? Елки да палки...
– Надо смотреть... Надо смотреть на все, как смотрят,
– Я видел.
– А что можете рассказать о нем?
– быстро, словно поймав меня на слове, спросил он.
Я пожал плечами.
– Ну, заброшенный, совсем нежилой...
– Неправда! Ой, какая неправда... На плетне, вы заметили. сохнут ребячьи валенки. Почему так? В начале осени вдруг валенки. Кто промочил обуву?.. Не в этих ли валенках малец будет шагать зимой голым сугробным лесом в дальнюю школу?.. Рядом же ничего нет!.. Каким трудным покажется мне и вам быт в мимолетном этом домишке с маленьким учеником...
– Почему же так уверенно - учеником?
– с неподдельным любопытством спросил я.
– Учеником... А если ученица?
– А лодка?
– Он прихлопнул в ладоши.
– Лодка? Неужели вы не заметили? Старая настоящая лодка. Перед сараем, кверху днищем. Вот уж никак не придумать, зачем она сюда попала в сухопутье, с какой судьбой связана.
– Так что же лодка? Или она как-нибудь связана с маленьким учеником?
– Ну да. Вы заметили, к днищу лодки прилажена мачта. Мачта! Березовая жердинка с канатами-веревочками. Закроешь глаза - все равно видишь мальчика. Неужели не так?
– Допустим.
– А рядом с лодкой в траве начищенная миска с молоком... Для кота.
– ??!
– Ну, конечно, для кота. Во дворе нет, собачьей конуры. Я думаю, тут живет не лесничий... Кто же тогда?
Дом с настоящей лодкой, с валенками на плетне, с котом и мальчиком давно пролетел мимо. Я не заметил ни валенок, ни лодки с мачтой. Ну что можно видеть в одно мгновение?
– Мне вот захотелось когда-нибудь сойти на этом перегоне, - сказал он почему-то смущенно, если не ошибаюсь.
– Пойду и спрошу, почему здесь лодка... Но вы не сумели объяснить мне самое простое.
– Ничего себе простое, - возразил я.
Он опять хотел поправить очки и опять как-то неловко задел их.
– Вам не трудно водить машину?
– спросил я.
– Кажется, придется бросить, ответил он.
– Глаза никуда... Но я к темноте привык...
Я подумал, что лишь только такой глазастый человек мог в темноте разглядеть, как ерзает на дороге чужая машина, как трудно кому-то ехать ночью. Нам тогда повезло, не каждому такое встречается.
Еще я подумал (кажется, в первый раз), мне всегда везло на редких людей.
– Хотите, я тоже удивлю вас проницательностью?
– сказал я.
– Хочу, но оставляю "тоже" на вашей совести.
– Вы писатель...
Он помолчал. Осторожно поправил очки.
– Я бы на вашем месте
– Почему?
– Во-первых, я ничего "литературного" не говорил. И лишь хотел сказать, что в мире неинтересное не существует. За каждым предметом, за каждым лицом - неповторимое...
– Но ваша наблюдательность?
– А писать, по-моему, это значит не только видеть все подряд. Важно видеть главное, близкое многим, а не только тебе. Когда человек этого не понимает, он, очевидно, может написать книгу, но лишь одну из тех, что скопились на земле в непроворотные, бесполезные, мертвущие горы. Писатель начинается в тот миг, когда человек знает, верит: книга до зарезу нужна всем, а не ему одному.
Он сделал рукой неопределенное движение: вот, мол, оно как, а вы говорите.
– У них тогда появляется необычное состояние. Все им кажется, не успеют они дописать книгу. И работают взахлеб, и спешат неторопливо...
Мелькали в окне темные, чужие, неприветливо-холодные северные сосны.
– Был у меня, - сказал он, - Друг. Большой писатель... Однажды ночью на безлюдном проселке он остановил хулиганов, напавших на девушку. Когда ему всадили нож в спину, он крикнул: не убивайте меня, я не кончил книгу... Вот он - писатель. А мы не всегда бываем так исполнены значением своей работы... Вы согласны?
– Пожалуй... Но стоит ли так возвеличивать свои дела?
– Стоит. Я думаю, стоит, - повторил он.
– Каждый в себе несет... Я далеко не писатель, а вот меня вдруг одолевает суеверие: не успею сделать, камень какой-нибудь свалится, машина придавит, а я не доделаю...
Гукнул впереди гудок тепловоза. Шарахнул по стеклам встречный поезд. Позванивали пустые бутылки из-под нарзана.
Почему-то и меня все время покалывает это предчувствие, что не успею, не поймаю. Будто все надо хватать в один-единственный день, месяц. А иначе выйдет срок, упадет камень с крыши...
Мы смотрели друг на друга. Мне тогда казалось, он понимает мои мысли, понимает, что я понимаю, как он меня в этот миг понимает.
– А впрочем, - сказал он, - вы не гадайте напрасно. Трудно угадать. Я археолог.
– Но как вы попали в такую глухомань? Разве тут есть чтонибудь интересное?
– Мы ведем раскопки в Новгороде. На этой станции землекопы нашли берестяную новгородскую грамоту. Я приехал посмотреть, как и почему.
– Вы с вашей редкой проницательностью, наверное, не угадаете, что я вам хочу предложить.
– И даже не буду пытаться, - добродушно ответил он.
– Вы преувеличиваете мои способности.
– Я хочу показать вам, именно вам, то, что почти никто не видел.
– Это любопытно.
– Разрешите мне пригласить вас в очень интересное место... Вы сойдете со мной?
– Ну что ж. Едем, если ненадолго.
Проникающий всюду, истомный, совсем ни на что не похожий звук. Мелодия - тянучка нескончаемая, как равнина, среди которой она звучит, нежная, грозная, необъяснимая, кажется, плывет она к дальним, уже невидимым звездам или спускается на землю от них.