Прости меня
Шрифт:
– Ты не ученый!
– воскликнул он.
– Ты не умеешь копать! Неверие твое тебя недостойно! Знаешь ли ты, скептик, цену поиска?.. Был такой великий пример. Один скромный работник британского музея взял однажды глиняную табличку, древнейшую клинописную табличку, на которой был начертан рассказ о потопе. Это был осколок древней поэмы. В Англию попал кусок таблицы. Так вот, незаметный работник музея подумал: а если поехать в Месопотамию, покопаться в руинах, в земле поискать? А вдруг найдется другая половина сказания! Ты понимаешь, о чем я говорю? Он хотел найти в море камней, среди гигантских
Мы забрали пальто и вышли в подъезд на Дворцовой набережной.
Волны, мелкие, рябые, холодные, сделали воду реки мутной, почти твердой, как лед. Еще немного, и застынут они в ледовой неподвижности, плотные, стеклянные, скользкие. Наверное, поэтому слова на берегу предупреждают: якорей не бросать. Кинешь якорь, и вмерзнет он в холодный, лютый звон, и закричит корабль, цепенея в ярости, вздрогнет в последний раз от боли, от скрежета.
Вон у дальнего берега не тают первые белые комья. Холодно им у воды. Катер, натужно ревя, мнет ее, раздвигая боками. Вода лениво с трудом колыхнулась, и белые комья неожиданно взлетели.
Чайки.
Ветер гонял под ногами поземку, белые капли снега.
Я спросил:
– Ты когда-нибудь устаешь? Не беги так резво, догнать невозможно.
– Привычка.
– Спасибо тебе за этот вызов. Он меня растрогал, но я в самом деле не могу задержаться. Не имею права.
– Ну ладно.
– К тому же я не запомнил почти никаких деталей. Сам видел, как трудно. Мелькает. Я помню обряды, в каждой передаче какой-нибудь религиозный обряд. В Эрмитаже их не увидишь, а куда пойти, не знаю.
– Мой тебе совет, будь осторожен с обрядами. Легко напутать, если нет хорошей подготовки. Обряд, ну что это значит - обряд? Самый нормальный жест, поведение могут показаться непосвященному обрядом, а настоящий обряд останется незамеченным... Я видел на твоем экране горящий костер. Ты о нем что подумал?
– Не помню.
– На третий, кажется, день мы поймали волнующую картинку, в озере купалась... помнишь?
– Помню, помню.
– Теперь скажи: озеро и костер, обряды это или не обряды? Не спеши... В Индии до сих пор верят: купание в Ганге смывает грехи. У многих древних вода и мытье были связаны только с религиозным ритуалом. Геродот называл египтян фанатиками. За что?.. Мылись они два раза в день и два раза в ночь. Баня была духовным очищением. Зато в середние века мытье каралось, как тяжкий грех. Испанская королева Изабелла Кастильская хвасталась тем, что мылась только дважды. Когда родилась и когда выходила замуж... Костер еще более таинственная штука. Одни зажигали его, чтобы отделить мир живых от мира усопших, другие поклонялись ему как богу, а мы варим на костре чай.
– Никто меня так не обнадеживал, никто не запутывал, как ты. Попробуй разберись, где концы, где начало, путаник великий. Макнуть бы тебя в Неву по старинным обрядам и хорошей ледышкой сверху пристукнуть.
Вдали мигал весенний фонарик такси.
– Чудак-человек, а две Луны?! Ты помнишь две Луны?
– сказал он.
– Помни две Луны!
Машина приближалась.
– Я на вокзал.
– Не уговорил я тебя?
– Прости, некогда... Хочешь, я дам тебе новый адрес? Будет время - напишешь.
Он кивнул. Я выдернул из блокнота листок. Археолог прочел адрес и тихонько свистнул.
– Успехов тебе, Искатель чудес.
– Давай подвезу.
– Мне рядом. Проводить могу.
– Не стоит.
– Привет Москве!
– До свидания, Великий путаник. Спасибо тебе. До свидания, Пришелец из космоса.
– Ну тебя к черту.
Я исколесил весь город, пока не нашел две настоящие, крупные, еще пахнувшие летом, сказочно алые гвоздики. Продавец не мог разменять мои деньги, я пошарил в карманах и нашел аккуратно сложенный рубль.
Гвоздики похрустывали, искрились новогодним целлофаном. Девушки оглядывались, провожая глазами два огненных светлячка. Падал первый снег. Белый воздух затуманило, запушило. Мягко топали каблучки по снегу, машины буксовали.
Я торопился к Ладе, в белый, наверное, теперь зимний переулок.
Ах ты Ладушка-нескладушка! Сегодня тебе несдобровать. Приеду, возьму тебя за плечи...
Попробую сказать ей такое, чего не сможет она, не посмеет не понять, колючая моя снежинка-смешинка.
Была суббота, вечер, свободный от занятий. Лада не шла.
Торопились домой женщины с полными сумками, женщины с маленькими румяными, закутанными, как шары, человечками. Ходил из подъезда в подъезд белый от снега почтальон. Падал первый снег.
Вечер наступил незаметный. День сиял на белом снегу, падал в сумерки светлым, плавным дождем снежинок.
Я сидел в натопленной машине, усыпанной снегом. Я нарочно поставил ее за деревьями, чтобы Лада не сразу могла нас увидеть. Она все не шла.
Постепенно в кабине стало холодать, и я пожалел, что не позвонил утром к ней на работу. Не позвонил так, по великому принципу всех самонадеянных. Ты не звонишь, и я могу совсем тебе не звонить. Могу!.. Тоже мне характер.
Я не заметил, когда он появился.
Вихрастый парень стоял рядом за колючей бахромой снега на редких кустах. Он был неподвижен, тих и, по-моему, жалок. Воротник у него поднят чуть картинно, чуть модно. Поза его, пожалуй, несколько рисованная. Руки в глубоких карманах, а голова не покрыта, ничего, кроме шапки волос, мокрых от снега. Казалось, он пришел к ее дому задолго до меня, стоит и ждет ее упрямо и безнадежно, закоченел в снегу, шевельнуться, бедняга, не может...
Вот какая выходит история.
Мы жили с ним в одном городе. Мы ничего не знали друг о друге. Как мелькнувший прохожий на улице, он был необязателен рядом со мной. Вокруг меня жили понятные, близкие, необходимые до зарезу люди. За ними был очерчен тот невидимый круг, куда не мог ступить каждый вихрастый. Он был за этой чертой, в другом, равнодушном для меня пространстве. Я не знал его... Теперь он стоит рядом, не видя меня, залитый снегом, безропотный, синий от холода.
Мне, честное слово, хотелось крикнуть: иди сюда, погрейся! Подождем тут... Хотелось, но я не мог. Думал, пора уехать, и не умел уехать, как будто не сдвинуть мне сугробы снега, в которых увязла машина.