Прости меня
Шрифт:
– Айля, айля, айля, - передразнил кто-то невидимый тонюсеньким голоском.
Гибкая женщина расплескала кувшин и сдвинула брови, как-то слишком притворно, забавно.
Милая, милая, не пропадай, пожалуйста, ну еще немножко. Ну подожди... Я хоть взгляну, какой на тебе наряд, какие бусы, какой узор на кувшине...
Видение погасло. Замер отдаленный звук, похожий на песенку-дразнилку.
– Время?
– спросил я.
– Четырнадцать секунд, - ответил Шеф.
– На две секунды больше... На этот раз ни одного
– И картинка не прыгала, - сказал оператор и включил свет.
Кажется, у всех у нас были довольные физиономии.
– Банальные кадры...
В аппаратной сидел незнакомый человек. У нас посторонние как-то сразу привлекают внимание.
– Вот, познакомьтесь... кинорежиссер... большой человек в области кино... Вам понравилось?
– А вам?
– Это самые замечательные на всем белом свете картинки, сказал я.
– Может быть. Но сделаны, мне кажется, плохо.
Режиссер говорил уверенно, громко, почти выкрикивая. Так разговаривают пилоты, привыкшие к постоянному гулу больших аэродромов.
– Как по-вашему, что было на экране?
– спросил я.
– Несомненно, телевизионная документальная передача.
– Вы уверены?
– Да.
– Почему?
– Видите ли, передача была не только документальной, нехудожественной, передача была неумелой, непрофессиональной.
– А можно ли по такой небольшой передаче...
– Можно, можно, смею заверить, - он вышел на середину аппаратной.
– Когда вы сидите в кино... вы, я надеюсь, ходите в кино?
– Ходим. Даже на детские сеансы, - необычайно вежливо сказал оператор.
– Ну так вот, - кивнул гость, - вам на экране все кажется легким, простым. Так ведь?
– Угу, - ответил наш оператор.
– И вот перед вами ходят актеры, спорят, едят, пьют. Кадры меняются перед вами, действие бежит или тянется нудно и долго, если фильм скучный. Вы не замечаете постановки маленького кадра, не знаете, что порой все мгновенные позы героев составляет, придумывает, рисует главный человек в кино - режиссер.
– Не замечаем, - вздохнул оператор.
– А для меня каждый кадр - это маленькое живописное произведение, созданное большим художником. Или ремесленником!.. Иногда кадрик живет секунды, но по тому, как он скомпонован, освещен, в какой крупности взят, можно видеть руку создателя... Кино делают иногда великие живописцы, но встречаются нередко мазилы, пачкуны.
– Значит, кино,, которое мы с вами только что видели... начал Шеф.
– Сработано плохо, неряшливо. Неряшливо! На левой стороне кадра зияла пустота, хотя фигура шла вправо. Над головой женщины слишком большое пространство. Ноги могли срезаться в любой момент. А ноги у нее необычайно красивы. Такую походку прятать... Затем ограда, кусты, ненужные тени, все движение было на правой, перегруженной стороне. Я бы взял крупнее, много левей, чуть
– Вы заметили даже тени?
– Конечно.
– Вам и такая мелочь не понравилась?
– В кино мелочей нет... Вы не представляете, что иногда не ко времени вымытая голова героини фильма заставляет прекращать съемку на три-четыре дня!
Горластый, небольшого роста, с резким движением рта, напористый человек, он распушил, унизил наши картинки, наше маленькое чудо.
Мне стало грустно. Я видел, как оператор вот уже минут пятнадцать усиленно трет бархоткой зеленый глазок на пульте. Наверное, всегда так бывает, если кто-нибудь шутя сделает неказистым, жалким твое маленькое тайное чудо.
– В нашей передаче вы заметили руку мазилы, так?
– Во всяком случае, никакая солидная студия такие кадры не выпустит. Похоже на скверную любительскую съемку.
– Но рука любителя могла сделать игровой, художественный фильм. А вы сказали, что кадры документальны. Вы уверены?
– Конечно... Почему я так решил?.. Во-первых, не было ритма. Камера неподвижна, действие затянуто. Не было игры, постановки. Но главное - звуки. Все было перемешано: стук и шелест, плеск и голос. Была так называемая звуковая грязь.
– По-вашему, передача все-таки была телевизионной? вкрадчиво спросил я.
– А как же иначе?
– ответил он.
– Экран, телевизор...
Вот оно что! Просто не может представить себе ничего другого.
– Большое вам спасибо.
Консультант вежливо тронул кармашек у себя на груди.
– Не стоит благодарности... Подпишите, пожалуйста, пропуск. До свиданья!
– громогласно, почти скомандовал он и ушел.
– Ну как? О чем думаешь?
– спросил меня Шеф, когда гость удалился.
– Да так, ни о чем, - ответил я.
– Думаю, как тебе удалось провести сюда постороннего.
– Он еще недоволен!
– Мне мало, ты уж меня извини, - сказал я.
– Попа хочешь? Все-таки попа?
– Да, его, преподобного батюшку.
– А ты не замечаешь, как странно звучит "поп" в этой комнате, у этих приборов?
– Замечаю, но мне плевать на звуки. Я предпочитаю свет... Пусть будет кто угодно, батюшка или сам нечистый, плотник или сапожник, маляр, садовник, портной. Пусть приходит кто хочет, кто может.
– Кто хочет, кто может... У нас не проходной двор.
– Но ты не хуже меня понимаешь, зачем они могут понадобиться.
– Не упрекай невиноватого, - сказал Шеф.
– Я понимаю. Только тебя никто убедить не сумеет.
– Помогло?
– Да как тебе сказать... Когда мы с ним побеседовали, я вдруг подумал: мои картинки не могут быть отражением телевизионных передач. Просто не могут.
– Не понимаю, что переменилось. Почему не могут?
– Беседа подсказала мне лишний довод.