Прости, но я люблю тебя
Шрифт:
— Нет, она рассталась с ним.
— Слава богу. Я хочу сказать, что мне жаль, но лучше, если бы именно она приняла решение. Но ты мне не рассказала всего, что ещё случилось? То есть, должен ли я волноваться, есть ли у меня другие причины переживать за неё?
— Она не очень-то открылась. В любом случае, думаю, это был её первый парень. И что её первый раз был с ним…
— Ты уверена?
— Я пыталась расспросить её подробнее, но мне показалось, что ей неприятно говорить о нём, и я не хотела быть слишком напористой.
— Извини,
— Мне кажется, что «это» произошло ещё в прошлом году.
— В прошлом году? Но тогда Ники было…
Роберто делает подсчёты в уме, но Симона его опережает:
— Шестнадцать лет.
— Шестнадцать, чёрт возьми, шестнадцать лет…
— В шестнадцать некоторые всё ещё играют в куклы, но не в Барби, как раньше. Теперь у них Братц. Кто-то читает Witch. Другие уже в Америке. Кто-то ведёт дурацкий блог в интернете, выбрасывает вещи, покупает iPod. Другие убивают своих родителей. А последние – влюбляются и, естественно, занимаются любовью. Нам повезло, что Ники относится к последним.
— Отлично, я рад, что могу причислить себя к счастливчикам.
Роберто открывает книгу и возвращается к чтению. Возвращается к последней прочитанной фразе: «Если я могу сказать другому человеку «Я люблю тебя», то я должен иметь в виду «я люблю весь твой внутренний мир, люблю весь окружающий тебя мир, в тебе я люблю и себя самого». Ему вдруг начинает казаться это очень понятным.
Симона тоже берёт свою книгу со столика. «Любовь и тьма» Исабель Альенде. Но оба они думают совсем о другом. В их комнате странная тишина, такая напряжённая, что лучше всего её нарушить. Роберто кладёт на живот открытую книгу страницами вниз.
— Дорогая, я могу тебя кое о чём попросить?
Симона кладёт закладку между страниц, чтобы не забыть, где закончила читать.
— Конечно, говори.
— Есть такая вероятность, что Ники ещё ни с кем не спала?
— Очень небольшая, но…
— Ладно, но когда ты будешь абсолютно в этом уверена, ты мне скажешь?
— Конечно же, да.
— Я думаю, в «Любовной истории Ники» будет много серий. И надеюсь, что они не будут грустными, а будут наполнены счастливыми моментами, смехом, радостью, детьми, успехами.
Симона чувствует себя подавленной.
— Я тоже хотела бы этого. Но прежде всего я надеюсь, что она нас подготовит ко всему.
Роберто улыбается ей.
— Мы будем готовы. Мы уже готовы. И ты прекрасная мать. Единственное, о чём я тебя прошу, – если тебе есть, что рассказать мне, говори это без таких долгих пауз. Иначе это и в самом деле становится похожим на триллер.
— Отлично! Я объясню тебе это, как в рекламе по телевизору! — Симона ещё не знает, насколько верно подобрана эта фраза.
Они начинают смеяться, а потом возвращаются каждый в свою книгу. Потом Роберто поднимает ногу и кладёт на неё, он хочет её чувствовать. Хочет чувствовать
27
Доброе утро, мир. Я слушаю радио на всей громкости. Песня Мины. Я бы хотела посвятить её Фабио, когда мы с ним впервые встретились глазами. Да-да, она очень подходящая. «Я должна сказать тебе, что ты мне не нравишься, у тебя такая широкая спина, гораздо больше, чем я сама, я должна сказать тебе, что в твоих усах прячется улыбка, и что в тебе я вижу солнце, а ещё должна сказать тебе, что нет в тебе…» Вот именно. Нет. И когда чего-то нет, то этого… просто нет. Нет.
Знаешь, что я сделаю? Сегодня утром мне хочется съесть две чашки хлопьев с шоколадом. Чёрт. Мама должна меня подвезти. Вот отстой. У меня нет скутера. Всё равно он был приятный. Жаль только, что разбил Миллу. Но он правда был милый. Такой обеспокоенный. Конечно, ведь у него вмятина на машине! У него немного… да, слишком развито чувство собственности. И ещё… немного устаревшие взгляды. Но он сильный. Да, я ему позвоню. Мне хочется… нового воздуха.
— Ребята, я скажу вам только одно: я не хочу уезжать из Рима.
Андреа Сольдини и остальные встречают его с улыбками на лицах, словно не виделись долгое время.
— Так что мы должны победить. Давайте, объясните мне, в каком направлении мы движемся.
Все говорят в один момент. Начинают показывать ему старую рекламу, маленькие фотографии, публикации из семидесятых, американскую и даже японскую рекламу. Весь мир вертится вокруг обычной карамели.
— Мы должны суметь привлечь молодёжь, но и взрослых тоже…
— Да! Должно быть смешно, но и серьёзно одновременно… Качественно, но и популярно, двусмысленно, но и конкретно.
— Это должна быть просто карамель.
Все поворачиваются к Андреа Сольдини.
После этой последней фразы Дарио качает головой.
— Старший помощник креативного директора… Это правда, он просто гений.
Он посылает улыбку Алессандро, но старается это скрыть.
— Так, ладно, ребята, серьёзно. Я всегда мечтал о команде, которая сможет копать глубже. Чтобы мне не приходилось никого контролировать, но я бы всегда знал, что здесь происходит. В общем, теперь работаем так, словно между нами тоже соревнование.
Алессандро вдруг останавливается. Андреа Сольдини смотрит на Дарио и улыбается ему, словно говоря: «Слышишь, что он говорит? Да-да… Ты ещё не сделал ничего хорошего». Дарио не верит своим глазам, снова качает головой, и, в конце концов, он вынужден рассмеяться вслух и принять этот вызов.
— Окей, окей, давайте работать. Андреа… нужно немного упорядочить всё, что у нас есть.
Андреа улыбается и подходит к большой доске, на которой начинает рисовать линии и наброски со всем, что они нашли о карамели, не забывая о временах и странах.