Простите, простите, простите меня…

Володин Александр Иванович

«Стеснительные ночлеги…»

Стеснительные ночлеги,как рано они начались.Запомнилась мне навекинеполноправная жизнь.

«…Утром, ранним солнечным утром…»

…Утром, ранним солнечным утром только и может это вспомниться. Только проснувшись, можно представить себе это.

Дождь по крышам, по дворовым деревьям. И чем черней небо, чем безысходней дождь, тем счастливей ты чувствуешь свою одинаковость с этим дождем, и деревьями, и переулками, и освещенными окнами домов, за которыми живут понятные и необходимые тебе люди, которым так же необходим и понятен ты. Сейчас вы друг другу еще не известны, но потом, в будущем, когда ты отдашь им свою жизнь и будешь умирать под белый шум дождя, а они, уже не в силах спасти тебя, будут тихо стоять вокруг…

Звёзды тех, еще тридцатых лет

«Сухие заборы мои…»

Сухие

заборы моиразбиты, разбиты.Рассветные зори моизабыты, забыты.И давние двери моизавешены пылью.Там жили богини мои,уроки учили.

«Таинственную, как ее узнать?..»

Таинственную, как ее узнать?..Неведомую из соседней школы,загадочную из другой квартиры,и новогодних елок, и кружков,и отставаний по другим предметам?Теперь-то знаем мы, что бытиепо существу определяет все.Мы знаем сослуживиц, их подруг,соседок, родственниц, официанток.Таинственную, как ее узнать?..В какой-то степени всегда возможнопредположить, кто чем живет. Соседки,как правило, похожи на соседок,официантки – на официанток.Загадочную, как ее узнать?Неведомую, из других забот,других обид, привычек, удовольствийи отставаний по другим предметам?..

«У Сухаревой башни…»

У Сухаревой башни,где Сухаревский рынок,торгуют мамы нашишнурками для ботинок.В рабфаках наши братья.Сияют горизонты.Лишенки в длинных платьяхот солнца носят зонты.В ячейках сестры наши,багровые косынки.Оранжевая башня,надменный палец рынка…Сестренки наши седы.Состарили победы.И братьев – треть от силы.Победы покосили.И пионеров большене дразнят хулиганы.Туристы едут в Польшу,артисты едут в Канны.И Сухаревой башниуже в помине нет.Остался гром вчерашнихи нынешних побед.

«Я – в Москве. Угнетен и рассеян…»

Я – в Москве. Угнетен и рассеян,по давнишней Мещанской бежал.Вдруг – пахнуло… Листвою осеннейпогребенный, как жалок, как малБотанический сад наш! В Грохольскомпереулке размером в пятак.Не припомню, за вход сюда – сколько?Ну, а через забор – и за так.Были девочки в темной аллее,с книжкой каждая. Запах пруда.Были лилии. Стоя, белели.Было… После уроков – сюда.У забора стою. Только запахоблетелой листвы. Где они,эти девочки в светлых панамахна скамейках в подвижной тени?

«Звезды тех, еще тридцатых лет…»

Звезды тех, еще тридцатых лет.Вы светили сквозь слои печалей…Меченные мрачною печатьюотрочества, мы ходили вследдевочкам, которые носилишубки москвошвеевского стиля…Этих звезд уже в помине нет.

А капли сверк, сверк…

«Ты, музыка, так беспредметна…»

Алисе Фрейндлих

Ты, музыка, так беспредметна —нет бань, собак, древесных крон,а лепет флейт и громы медных —лишь звуки. Боль, удар и стон.В тебе я не ищу порядка.Восторг с печалью пополам.В тебе безмерно то, что краткои смутно жизнь шепнула нам.

«Тихо в доме, ах как тихо в доме…»

Слушая Шопена

Тихо в доме, ах как тихо в доме,за окошком снег, и он не слышен.Медленный рояль роняет громы.То пониже громы,

то повыше.То взбираюсь в черные высоты,то внезапно рушусь в немоту…И забыты все обиды, все заботыв тихом доме, в тихом снеге на лету.

«А капли сверк, сверк…»

Слушая Скрябина

А капли сверк, сверк,травинки мокнут…Травинки вверх, вверх,хотя б немного.И горы вверх, вверхеще немного,там нет дорог, вех,им одиноко.И трубы вверх, вверх,уже охрипли,сзывают всех, всех,вопят, как выпи!А сердце вниз, вниз,вот-вот устанешь,вот-вот падешь ниц,уже не встанешь…

«Музыка – беседа с Богом…»

Музыка – беседа с Богом.Поначалу как могла —визги дудки, рыки рога,где не свет еще, а мгла.Научилась понемногусветлым громам, струнным звонам…Разговаривает с Богом,слушающим изумленно.

Соната

– Попрошу вас, мне того салатаи, пожалуй, этого вина.– Тишина! Товарищи, соната!Митя исполняет нам сонату! —Пианиста слушает жена.Музыка между столами бродит,неуместно так обнажена.Вина, воды, фрукты, бутерброды…Пианиста слушает жена.Нет, кому нужна сейчас соната!Ладно, ее дело сторона.– Кстати, он сильней играл когда-то. —Пианиста слушает жена.Листопад аплодисментов пылких.Лишь одна не хлопает она.Тосты, клики, вилки и бутылки…Пианиста слушает жена.

«Творчество человеческое – это вызов…»

Творчество человеческое – это вызовнебытию, необжитой пустоте мироздания.

Он сжёг себя на площади центральной

Воспоминание о сороковом годе

Наш полк был поднят по тревоге.Мы совершили марш-бросок.Куда ночные шли дороги —никто из нас и знать не мог.На место прибыли к рассвету.Рубеж заняли огневой.Как в праздничные дни, котлетыРаздали с кухни полевой.Указаны орудьям цели.Там враг неведомый засел.Тут мы в готовности засели.День поднимался, тих и бел.Приказ начать артподготовкуполкам в одиннадцать ноль-ноль.Отдельный дом с резным флагштоком,лесок с отдельною сосной.И ворошиловская лава,царица славная полей,покатит грозно, величавоза шквалом наших батарей.Но что такое? В десять тридцатьприказ: огня не открывать,а мирно перейти границуи без стрельбы, едрена мать!И перешли ее без боя.С оркестрами. Парадный строй.Туда, где дом стоял с резьбоюи лес с отдельною сосной…

Из газет мы узнали, что Эстония, Латвия и Литва добровольно влились в единую семью советских республик.

В Таллине

50-й год

Порабощенная страна.Я не сановный, не чиновный,но перед ней уже виновный,хоть это не моя вина.Наносят мелкие обиды.Что делать, им стократ больней.Терплю, не подавая вида,за грех империи моей.

В Вильнюсе

50-й год

Этот верующий город,верующая страна.Под пятой России гордойраспята. Не ты одна.Так покайся перед ликомБога – он тебе родной —и за грех страны великой,у которой ты рабой.