Просто жизнь

Аношкин Михаил Петрович

Но вместе с тем ей было, видимо, нелегко, ведь любое пережитое, даже если оно не освещено радостью, с болью отрывается от сердца и вспоминается с грустью. Возможно, в эту минуту, когда она наблюдала, как дневной свет все шире и шире вторгается в царство полусумрака, вспомнила давние годы, когда она пришла сюда молодой разворотливой хозяйкой, у которой впереди была целая жизнь — и неурядицы с мужем, и муки родов, и заботы о детях, и горькие потери родных, и, наконец, запустение. И это запустение гнетет ее, крыша над головой давит, бесполезная

крыша, отнимающая простор неба, его голубую глубину.

К полудню я закончил всю работу. Со стороны огорода начисто снес всю крышу и разобрал сарай. Бревна сложил в штабеля. Во дворе стало совсем просторно, однако нарушилась какая-то мрачная своеобразная гармония. Надо было, видимо, крушить эти крыши до конца, чтоб ничто не торчало над двором, и тогда появилась бы новая, полная и светлая гармония. По правде говоря, я готов был орудовать топором до победы, однако теща дальнейшего разрушения пока не хотела. Она сказала:

— На огороде три овечки. Поймай барана и освежуй, — и глянула на меня из-под многочисленных морщинок. — Иль соседа позвать?

Она с повышенным интересом ждала ответа.

— Нет, зачем же, — ответил я спокойно, будто ничего не замечая. — Сделаю.

Она глянула на меня живо, но недоверчиво: не хорохорюсь ли я? С делом я управился быстро. Теща внимательно осмотрела шкуру — есть ли порезы, не осталась ли болонь. Но все было в ажуре.

Часом позднее, когда я основательно помылся, облачился в свой костюм и поднялся в светелку, где мы ночевали, теща какая-то совсем другая, просветленная, что ли, уже не в тяжелом сарафане, а в длинной до пят черной юбке и в цветастой кофте церемонно сказала мне:

— Ну, а теперь здравствуй, дорогой зятюшка, не обессудь за прием. Я хотела посмотреть, что ты можешь, не белоручка ли. Уж чем богаты, тем и рады.

— Здравствуйте, Акулина Павловна, — так же церемонно ответил я ей. — За прием спасибо. Никакой обиды у меня нет.

— После этого не грех и попировать.

И мы пировали. Я часто вспоминаю страх, с которым впервые приехал к теще. О тещах и до сих пор сочиняют много небылиц, но в этом, мне кажется, есть любопытная особенность нашего русского характера. Мы любим иногда посмеяться сами над собой, и, по-моему, от этого смеха мы делаемся только здоровее.

ИВАН ИВАНОВИЧ

Одно лето отдыхал я у Ивана Ивановича на Аракуле. Аракуль по-русски означает «светлая вода». Оно в семи километрах от разъезда Силач, а разъезд — в ста с небольшим километрах от Челябинска. Сойдешь с поезда и шагай в лес, мимо обжигательных печей (в них обжигают известь). Дорога тут одна, не собьешься. Треть пути подъем, а потом под гору до самого Аракуля. Дорогу обступает глухой лес. Идешь и ни одной живой души не встретишь. Потом вдруг, будто из-под земли, появится избушка. Не на курьих ножках, а добротно скатанная из смолистых бревен, под железной крышей. В просвете поблескивает полоска воды, голубой забор маячит — дом отдыха.

Обойдешь забор

с одного конца на другой, мимо пионерского лагеря, и попадешь в поселок. Расположился он на берегу, среди берез и сосен. Из окон домов проглядывает озеро.

Ивана Ивановича дома не оказалось: еще не вернулся с рыбалки. Бабушка Дуся, жена Ивана Ивановича, предложила:

— Уморился с дороги-то? Поди на сеновал, вздремни.

Но спать не хотелось. Присел на бревно возле берега и огляделся хорошенько. Озеро маленькое — километра полтора-два до того берега. Там вздыбился шихан. До верхушки покрыт лесом. Вершина каменистая, поднялась зубчатым замком. В камне много известняку, и замок светится на солнце синими прожилками. Громада отражалась в озерке четко, будто гора росла и вниз, и вверх. А над всем этим голубое безоблачное небо.

Бабушка Дуся выходила на берег раза три. Серый кот Зайка тоже ждал рыболова, он терся о ноги хозяйки и урчал свое, видно, недоволен, что долго заставляют ждать завтрака.

Наконец, слева из-за мыса выплыла черная, как жук, лодка и взяла курс к нашему берегу. Первым примчался кот, сел на задние лапы и стал облизываться. Потом появилась бабушка с тазиком для рыбы. От лодки по воде лениво расходились морщины. Вот она врезалась в камыши, которые отгораживали озеро от береговой полоски воды, зашумела, зашуршала, пробиваясь сквозь них. А через минуту ткнулась острым носом в травянистую землю.

Бабушка Дуся проворно заглянула в лодку, очень не терпелось узнать, какой нынче улов. Кот проявил железную выдержку — не шелохнулся, даже перестал облизываться, лишь ловил каждое движение хозяина. Иван Иванович поднял со дна лодки окунька и бросил коту. Тот, сохраняя достоинство, сверкнул глазищами в мою сторону, взял в зубы рыбку и отошел к сосне.

Бабушка Дуся была разочарована:

— Пошто рыбы мало?

Иван Иванович вылез на берег, рывком подтянул лодку к пеньку, к которому она крепилась цепью.

— Ничего не мало, — отозвался он. — Ишь, какие окуни — один к одному. А щука зачем нам?

— И щука была?

— Была.

— Батюшки, — всплеснула руками бабушка Дуся. — Ушла, небось?

— Куда ей уйти? В вентерь попала. Голова в вентере, а хвост наружу: во какая попалась. Чуть вентерь с кола не сорвала. Еле вытащил. Спасибо, отдыхающие помогли.

Бабушка Дуся, складывая окуней в тазик, поджала губы, осуждающе покачала головой. И еще тая надежду, спросила:

— Отдал, поди?

— Как не отдашь? Ребята славные, сроду такой щуки и во сне не видели. Где им видеть, если на озеро-то впервые приехали — в степи росли.

— Все бы ты отдавал…

— Ладно, хватит нам окуней. Ребята снесут щуку повару, он им знатную уху сварганит.

— Заплатили они хоть малость?

— Чего ты болтаешь? — рассердился Иван Иванович. — Заплатили, заплатили. На кой дьявол мне деньги.

Иван Иванович обиженно замолчал. Бабушка Дуся поняла, что хватила через край и перевела разговор.