Простодушное чтение
Шрифт:
* Куда ни пойду, и тело за мной тащится…
* Приходила вчера журналистка из «Жизни», и все вопросы о деньгах: а если писать для заграницы, а если для любителей приключений? Но я тогда бы лучше пошла торговать. Честнее… Дались им эти деньги! По мне, в жизни лучше недобрать, чем перебрать. А в золотую средину попасть нелегко, все равно промахнешься, уж лучше недобрать…
Миф
Григорий Фукс. Двое в барабане // «Звезда», 2003, № 9
«…Упал головой на стол, и его будто прорвало. Он зарыдал, накрыв затылок руками. Это были не пьяные слезы ослабевшего от вина человека, не горькие слезы утраты, незаслуженной обиды. Это были мужские слезы виноватого без вины», —
бурно рыдающий мужчина – это Александр Фадеев в документальной повести.
Предполагается, что я как читатель должен сочувствовать драме незаурядного художника и человека.
Но для меня, например, воспоминания о Фадееве, оформившиеся уже в некий особый жанр нашей мемуарной литературы, – вообще жанр загадочный. Он предполагает скорбью и состраданием написанный образ чистого – умного, талантливого, доброго – человека, который жизнь свою и талант положил на служение идее, на служение Сталину, и тем «до смерти обидел себя». «До смерти» – буквально.
У меня нет права усомниться в искренности современников, вспоминающих о Фадееве в подобной тональности. Были, значит, какие-то личные, впечатления, разговоры, встречи, дружбы.
Но что делать, например, мне и, подозреваю, миллионам таких, как я, не знавших писателя лично, а имеющих в распоряжении только его наследие?
Как должен относиться я к человеку, который (из современников никто этого и не пытается опровергнуть) больше всего в жизни, больше, чем собственно литературу, любил власть. Готов был на все ради нее, то есть ради права жить так, как жил он – генеральным секретарем Союза писателей, сталинским наставником писателей (комиссаром), прижизненным классиком, да и просто – человеком, «любившим пожить» (импозантным мужчиной, сокрушителем женских сердец, ценившим застолье, возможность прокатиться за границу и т. д.). Много лет назад, школьником, читая в мемуарах Эренбурга (это место, кстати, цитируется и у Фукса) про то, как, поглумившись над Пастернаком на очередном писательском собрании, Фадеев затаскивал Эренбурга в пивную и, хряпнув коньячку, читал ему свои любимые стихи – Пастернака, естественно, – я не понимал сочувствия мемуариста.
Как не понимаю и сейчас, читая повествование Фукса.
Похоже, что его главный персонаж – одна из самых двусмысленных фигур в истории русской литературы.
Писатель, который мог написать в своей предсмертной записке о себе:
«Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией – с рабочими и крестьянами, наделенный богом талантом незаурядным…»;
или: я тот,
«кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней, глубоко коммунистического таланта моего».
Да где же он, этот талант?
Да, «Разгром» – книжка неплохая. Ну и что? Как будто Замятин тогда писал хуже, или Всеволод Иванов, или Зазубрин, я уж не вспоминаю здесь Платонова, Зощенко или Бабеля. А ведь это единственное сочинение Фадеева, претендующее на присутствие в собственно литературе. Официальный же его шедевр «Молодая гвардия» с самого начала проходил по ведомству агитпропа – тяжелое, натужное, откровенно эпигонское (под Толстого), с дурным мелодраматическим пафосом. (Я помню, как в отрочестве смущался самого себя за то, что никак не мог осилить «Молодую гвардию». Кино нравилось, а роман не шел никак. При том, что было, скажем, чисто читательское упоение от прозы Катаева в «Парусе» и «Хуторке в степи».)
Где он, писатель Фадеев?
Не знаю.
Фукс приводит жуткое письмо тупого чинуши, объясняющего, почему не нужно ставить в театре «Разгром»: очень уж, знаете, сомнительной будет выглядеть идеологическая упаковка этого сочинения в переживаемый страной исторический момент. Под письмом подпись: Фадеев. Вот позднейшая оценка «мастером» единственной своей художественной удачи.
Тонкий, ранимый, искренно любящий русскую литературу несостоявшийся художник?
Да, Фадеев знал наизусть и, видимо, любил множество замечательных русских поэтов. Толстого, надо полагать, знал почти наизусть. И при этом уговаривал себя всю жизнь, что белое – это черное, а черное – белое. Каленым железом выжигал все, что хоть как-то напоминало поэзию и литературу.
Попал в «обдирочный барабан» революции? Был ослеплен светом идеи, пишет Фукс. И идея, персонифицированная перед ним в фигуре Сталина, перемолола Фадеева?
То есть, как говорили раньше, «среда заела».
А что такое среда? То есть – внешняя обстановка, социум, в котором жил и от которого внутренне зависел Фадеев? Кто среду эту формировал? Да сам он и формировал. Он. Генеральный секретарь.
Драматизм ситуации с Фадеевым по Фуксу: субъективно честный порядочный человек объективно становится чудовищем. Вопрос, несет ли он за это ответственность?
Принято считать, что нет, не несет. Это, знаете, коварство истории! Диктат социума.
Нет, бывают, конечно, честные, искренне хотящие как лучше, но очень глупые при этом люди. Это я понимаю. Но про Фадеева все хором говорят, что человек был умный, проницательный.
Ну а тогда: что в судьбе Фадеева было случайного или по-настоящему, вынужденного, как, скажем, в ситуации со сталинскими стихами Ахматовой, вымаливавшей ими у Сталина жизнь сыну – об этом она вспоминала потом с содроганием: «Кидалась в ноги к палачу…». Почему я должен считать случайным, что на трибуны писательских собраний учить собратьев жизни и ремеслу поднимался именно Фадеев, а не Платонов или Мандельштам. Да нет тут ничего случайного – получается, что на самом деле именно это и ценил больше всего Фадеев в своей жизни писателя.
Я могу посочувствовать тем писателям, талант которых обескровила «болезнь партийности» (выражение Сокурова), попытки приспособить литературу для решения неких внелитературных задач. Мы видим, как ломали себя Горький, Олеша, Маяковский, тот же Зарудин. Но в чем ломал себя Фадеев?
Почему я, например, оценивая роль Фадеева в русской литературе, должен держать в голове еще и то, что сам он очень страдал от необходимости делать то, что делал; что в нем погиб замечательный писатель? Я знаю только, что та самая рука, которая, как почему-то считал Фадеев, предназначалась для написания высокохудожественной прозы, набрасывала конспектики докладов про тот вред, который наносят русской культуре сочинения литературных подонков Зощенко и Ахматовой. И почему я должен считать подлинным того Фадеева, который так и не появился в русской литературе, а не того, который на самом деле и определял ее ход?