Простое море
Шрифт:
— Сколько здесь глубины? — спросил боцман у помощника.
— Метров двадцать.
— Значит, цепи будет метров пятьдесят?
— Около того...
Якорная цепь медленно поползла из-за борта. Наконец из воды показался громадный цементный якорь-лягушка. Он был весь покрыт илом мертвенно-синего цвета. Боцман приподнял якорь над фальшбортом.
— Стоп, — сказал второй помощник. — Наладь-ка шланг, боцман. Помоем, чтобы палубу не изгадить.
— Не надо, Владимир Михайлович, — возразил Ваня Хлебов. — Качка же. Он болтается. А в нем две тонны весу. Трос может лопнуть на рывке.
— Не волнуйся, трос не лопнет. У него пять тонн разрывная нагрузка.
— Как хотите... — сказал боцман и послал матроса готовить шланг.
Плавно покачивалось судно. То правая, то левая оттяжки стрелы натягивались и гудели. Абрам и Васька придерживали висящий над бортом якорь, чтобы он не болтался.
— Владимир Михайлович, — крикнул из рубки капитан. — Спустите вы его к чертовой матери.
— Обмыть его надо, Сергей Николаевич, — крикнул второй помощник. — Не хочу на палубу такую грязь тащить. А трос не лопнет, это мое хозяйство — я в нем уверен!
Второй помощник подошел к якорю, щепочкой снял с него комок ила и бросил щепку за борт. Пологая, спокойная волна подкатилась и накренила «Градус» на правый борт. Туго натянулась левая оттяжка стрелы. Абрам смотрел на оттяжку, и на его глазах она становилась все тоньше, тоньше, круто завернутые пряди вытягивались в длину, топорщились, вставали дыбом ворсинки, и у их оснований возникали маленькие, бисерные капельки воды. Якорь тяжко тянул Абрама вправо. Второй помощник повернулся к Писаренко, раскатывающему шланг.
— Скоро там?
Абрам услышал, как тонко запела оттяжка. На душе вдруг стало муторно. Капелек на оттяжке становилось все больше. На глазах Абрама оттяжка разделилась на две части, и якорь с неодолимой силой потянул его вправо. Васька кошачьим прыжком отскочил от якоря. С визгом покатилась на правый борт стрела, и якорь вырвался из рук Абрама. Он ударил в спину второго помощника, отшвырнул его на трюм и понесся дальше. «Градус» начал крениться на левый борт, и якорь, задержавшись на мгновение, понесся влево.
— Полундра! — взвизгнул Васька Ломакин и кинулся к лебедке.
Якорь пронесся в сантиметре от груди Абрама. Васька повернул штурвал лебедки. Трос пошел вниз, и якорь шлепнулся в воду. Подскочивший боцман остановил лебедку.
— Чуть не утопил, — сказал Васька, снял шапку и вытер лицо.
— Помыли... — сказал боцман и длинно, грязно выругался.
Черемухин и Галкин осматривали лежавшего неподвижно Владимира Михайловича.
— Жив он хоть? — спросил боцман.
— Живой? — крикнул сверху капитан, наполовину высунувшись из окна.
— Живой, — ответил капитану Черемухин. — Слышно, как дышит.
— Поднимайте и несите к доктору в каюту, — приказал капитан. — Пусть доктор мне сразу доложит, что с ним случилось... Боцман, срастите оттяжку и выбирайте якорь. И уберите вы с палубы этот проклятый шланг!
Ночью «Градус» привел буи в Масельск и, зашвартовав их у Гидрографического причала, отошел и стал на свое место к Западному молу. Гаврилов пожал руку капитану, сказал: «Завтра я тебя трогать не буду» — и помчался домой. Он уже отвык от долгих разлук с семейством. Старпом объявил, что завтра, то есть уже сегодня, отгульный день за воскресенье, и команда, довольная, разошлась по каютам и кубрикам.
После завтрака озабоченный, трезвый и чуть-чуть помятый доктор зашел к капитану. Сергей Николаевич предложил ему сесть. Доктор сел, поблагодарив.
— Второго надо отправлять в больницу, — сообщил он. — Я не могу оставить его на судне. У него, как вам известно, перелом четырех ребер и опасный отек легких. Это счастье еще, что ему не попало по позвоночнику!
— Ну, отправляйте... От меня что-нибудь нужно?
— Подпишите, пожалуйста, направление в больницу.
Капитан вздохнул и подписал бланк.
— Передайте старпому, чтобы он отнес ему зарплату за вторую половину ноября. Ну, а у вас как настроение?
— Покаянное, — криво усмехнулся доктор.
— Перед старшим извинились?
— Нет еще. Раздумываю, как бы это проделать потактичнее.
— А вы не раздумывайте. Извинитесь — и все дело. Старпом мало раздумывал, когда снимал с вас выговоры...
— Он снял с меня выговоры? — удивился доктор.
— Снял. Все три.
Доктор потупился.
— Облагодетельствовал, значит... Показал, что он человек благородный, а я как был свиньей, так и остался...
— Очень точно сказано. Кроме «облагодетельствовал». Вы как дальше намерены жить? Все также?
— Спишите меня, Сергей Николаевич, — попросил доктор. — Я найду себе работу где-нибудь на берегу.
— Это вы хорошо продумали?
— Да. Я долго думал. Менять место работы в мои годы уже трудно. Если я на это решаюсь — значит, так надо.
— Учтите, что здесь вы все же на виду у людей, вам подсказывают, помогают, сдерживают в какие-то моменты. На берегу этого, пожалуй, не будет.
— На берегу будет постоянная работа. Это сдерживает лучше понуканий начальства.
— Я рад, что вы это понимаете, — кивнул Сергей Николаевич. — Напишите заявление. Я подумаю. Придем в базу — сообщу вам. Теперь собирайтесь — скоро придет машина. Потом расскажете мне, насколько серьезно ранение у Владимира Михайловича. Подождите там, пока ему сделают рентген...
Отгульный день прошел благополучно. Матросы днем ходили в кино, а вечером все, кроме вахты, повязали галстуки и двинулись в городской клуб на танцы. Васька Ломакин обнаружил пропажу письма, весь день ходил с озабоченным видом, а вечером спросил у Абрама: