Против всех
Шрифт:
Он подошел к нужному номеру и нажал кнопку обыкновенного, правда, позолоченного, звонка.
Отворил молодой человек, одетый в черные брюки и голубую футболку.
— Вроде я к вам, — сказал Лопух.
— Леонид?
— Ага.
Молодой человек сделал приглашающий жест, и Леня очутился в таких роскошных апартаментах, какие до этого видел только в кино про американскую жизнь.
Хозяин — светлоликий, стройный, с ясной улыбкой — ничем его не поразил, кроме одного: трудно было определить его возраст, можно дать ему шестнадцать лет, двадцать, а можно и сорок. Леня Лопух, достаточно погулявший по свету,
В гостиной работал телевизор. Передавали новости, и обрыдлые всем уже до тошноты политические деятели уныло обсуждали, как бы слупить с МВФ хотя бы еще один траншик. Который вечер подряд они приходили к печальному выводу, что теперь, вероятнее всего, денег шиш дадут, потому что в правительство проник коммунист. После этого обычно на экран вылезали экономисты, политики, актеры, домашние хозяйки, писатели (тоже шесть-семь человек одних и тех же из года в год) и начинали подвывать дурными голосами: бяда! бяда! бяда!
Леня Лопух политикой не интересовался, но по складу ума привык подмечать многое такое, что ему вовсе было не нужно.
Молодой человек выключил телевизор, указал на кресло — и Леня спокойно уселся, достал пачку «Кэмела» и зажигалку. Хозяин устроился в кресле напротив.
— Меня зовут Егор Жемчужников, — сказал он.
— Очень приятно. — Лопух щелкнул зажигалкой. Ему было не то чтобы скучно, но как-то все безразлично.
На Егора он произвел приятное впечатление: в невысоком, темноглазом пареньке таилась убойная сила, но узнать ее размеры можно лишь на практике.
Улыбаясь, он спросил:
— В лоб хочешь, Леня?
Лопух сразу понял, что парень не шутит. Но не удивился. Затянулся дымком. Сказал вяло:
— Можешь попробовать. Но не потянешь, нет. Предупреждаю.
— Почему так думаешь?
— Ты, видно, в спортзалах накачался, а за мной Афган, Чечня. Я в игрушки не играю. Бью насмерть. Учти.
— Какие там спортзалы, — возразил Егор. — Я два года в горах жил у одного деда. Хороший дед. Учитель… Ладно, проехали, извини. Выпить хочешь?
— Не пью.
— А вот куришь.
— Да, курю.
Лопуху не нравился улыбчивый паханок: он пока не видел смысла в их совместном пребывании в номере.
— Ты мне нужен, Леня, — сказал Егор.
— Слушаю тебя.
Егор ногой выудил откуда-то из-под кресла спортивную сумку, нагнулся, достал пластиковый пакет и положил его на столик перед Лопухом. Сквозь прозрачную обертку зеленели пачки долларов, перехваченные банковскими лентами.
— Тут пятьдесят тысяч. Это задаток.
Лопух почувствовал, как зачесалось между лопатками. Такого гонорара (задаток!) ему еще никто никогда не предлагал. Но, в сущности, на деньги ему было наплевать. Хорошо хоть, что пошел нормальный разговор.
— Что нужно сделать?
— Много чего. Сначала хочу услышать твое согласие. Принципиальное.
— Согласие — на что?
— Я тебя, Леня, покупаю целиком. Со всем, что в тебе есть, — с мозгами, с душой и с пистолетом. Да или нет?
— Что обо мне знаешь?
— Очень много: ты братьев не продаешь.
— Кто сказал?
— Никодимов Степан Степанович.
Лопух постепенно начал приходить в изумление, а такое с ним на воле случилось впервые. Изумление было связано не с самим разговором, довольно туманным, а с диковинным ощущением,
— Что ты задумал?
— Отберем город обратно у этих ублюдков, Леня. Я уже Хакасского предупредил.
— Так это тебя на пустыре ищут?
— До сих пор?
Лопух не ответил. Он вдруг неожиданно для себя проникся любовью к этому чудному безвозрастному пареньку, упакованному в доллары, как в листья, и это чувство — любовь — пришло к нему точно так же, как долетает меткая пуля.
— Я жду, — напомнил Егор. — Ты со мной или нет? Деньжищ у меня куча — не прогадаешь.
— Не справимся. — Он соврал, уже верил, что справятся, но хотел услышать аргументы. И услышал.
— Брось, Леня. Ты же знаешь, они все рыхлые. Они сами лопнут от жира, только времени много пройдет. Давай ближе к делу. Первое, нужен лидер, народный вождь. Кого предлагаешь?
Лопух сразу ухватил его мысль, ответил:
— Ларионова Фому Гавриловича.
— Кто такой?
Лопух, посасывая вторую сигарету, рассказал про Ларионова все, что знал. Егор остался удовлетворен.
— Скажи, Леня, город весь очумел или?..
— Полагаю, около трети невменяемые. Остальные попутчики. Прививка не сразу меняет нутро. Месяц-полтора проходит… После бывает откат…
Еще около часа они проговорили в полном согласии. За это время перемена, случившаяся с Лопухом, завершилась. Он готов был подчиняться беспрекословно, как когда-то подчинялся майору Шмелеву на Кандагаре, вечная ему память, и чувствовал сладкое трепетание ноздрей от вновь обретенной готовности к подчинению — не человеку, а чему-то высшему, несказанному, что нес в себе этот человек. Всю информацию, которую накопил на службе в мэрии выложил, как на духу. Долго обсуждали фигуру доктора Шульца-Степанкова, федулинского кудесника. Его Леня Лопух знал тоже хорошо: Генрих Узимович иной раз заглядывал к Монастырскому пропустить рюмочку анисовой настойки. Им было о чем поговорить — оба интеллигенты с творческой жилкой, каких в Федулинске немного. Доктора два года назад Хакасский выписал из Мюнхена, это действительно отменный специалист-психиатр. Он возглавил службу химического воздействия на федулинское поголовье и добился блестящих результатов. Хакасский, кроме того что платил ему бешеные гонорары, спроворил через своих московских дружков (совершенно официально, президентский указ) орден Андрея Первозванного и наградил им ученого помощника аккурат на католическую Пасху, чем самолюбивый немец остался очень доволен, хотя виду не подал, а орден вскоре презентовал своей юной любовнице Наташе, модельерше из салона мод «Карден а-ля Петрищев». С тех пор, демонстрируя вечерние туалеты, Наташа обязательно цепляла на грудь сверкающую безделушку.