Противостояние
Шрифт:
Через полчаса после того как Ник вернулся в участок, любопытный прыщавый парнишка в грязном фартуке уборщика посуды принес три подноса с обедом для арестованных. Ник жестом показал поставить подносы на койку и, взяв листок бумаги, написал: Это оплачено?
Парнишка изучил записку со вниманием студента-первокурсника, взявшегося за «Моби Дика».
– Конечно, – ответил он. – У шерифа свой счет. Слушай, ты действительно не можешь говорить?
Ник кивнул.
– Хреновато. – И парнишка быстро ретировался, словно опасаясь, что немота заразна.
Ник по одному отнес подносы к камерам и протолкнул в щель между полом и решетчатой дверью с помощью швабры.
Подняв
– …трусливый говнюк!
Улыбаясь, Ник показал ему средний палец.
– Я еще покажу тебе палец, чурбан! – Губы Чайлдресса кривила неприятная ухмылка. – Когда я выйду отсюда…
Ник отвернулся, так и не узнав продолжения.
Вернувшись в кабинет и усевшись на стул Бейкера, он пододвинул к себе блокнот, на какое-то время задумался, потом написал сверху:
Прервался, улыбаясь. Ему довелось побывать в странных местах, но он и представить себе не мог, что будет сидеть в кабинете шерифа, приняв присягу и став его помощником, охраняя трех человек, и писать историю своей жизни. Несколько мгновений спустя Ник продолжил писать:
Я родился в Каслине, штат Небраска, 14 ноября 1968 года. Мой отец был фермером, работал на своей земле. Он и моя мама всегда жили на грани разорения, задолжав деньги трем разным банкам. Когда мать была на шестом месяце беременности мной, они с отцом поехали в город к врачу. По дороге у пикапа лопнула поперечная рулевая тяга, и машина свалилась в кювет. У отца случился инфаркт, и он умер. Три месяца спустя мама родила меня, и я появился на свет таким, какой есть. Конечно же, для нее это был тяжелый удар, особенно после потери мужа. Она держалась за ферму до 1973 года, а потом та отошла крупным дельцам, как мама всегда их называла. Родственников у нее не было, но она написала друзьям в Биг-Спрингс, штат Айова, и кто-то из них нашел ей работу в пекарне. Мы прожили там до 1977 года, когда она погибла в результате несчастного случая – попала под мотоцикл по дороге с работы. В этом не было вины мотоциклиста, только невезение – отказали тормоза. Он даже не превышал скорость. Баптистская церковь похоронила маму за свой счет. Та же церковь, Милосердия Крестителя, отправила меня в сиротский приют детей Иисуса Христа в Де-Мойне. Самые разные церкви перечисляли средства на содержание этого приюта. Там я научился читать и писать…
Тут Ник остановился. Рука болела от напряжения, но прервался он не по этой причине. Его охватила тревога, бросило в жар при мысли о необходимости вновь пройти через все это. Ник поднялся, заглянул в тюрьму. Чайлдресс и Уорнер спали. Винс Хоган стоял у решетчатой двери, курил и смотрел через коридор в пустую камеру, где сидел бы Рэй Бут, если бы не сделал ноги. Нику показалось, что Хоган плакал, и он вернулся к воспоминаниям, связанным с маленькой безмолвной песчинкой человечества по имени Ник Эндрос. Еще ребенком он запомнил одно слово из какого-то фильма. Инкоммуникадо [44] . Для Ника оно всегда несло в себе что-то фантастическое, лавкрафтовское. Это пугающее слово билось и отдавалось эхом в его голове, будто олицетворяя все нюансы страха, живущего вне здравомыслящей вселенной, внутри человеческой души. Всю свою жизнь он был инкоммуникадо.
44
Инкоммуникадо – содержание под стражей без права переписываться и общаться непосредственно с родственниками или защитником.
Он сел и перечитал последнюю строчку: Там я научился читать и писать. Но все было не
Когда умерла мать, он чуть не ушел в себя полностью. В приюте, царстве ревущей тишины, мальчишки с мрачными лицами насмехались над его глухонемотой. Иногда они подбегали к нему по двое, один зажимал руками рот, а второй – уши. Если рядом не оказывалось никого из сотрудников приюта, Ника могли и побить. Почему? Безо всякой причины. Разве что в огромном белом среднестатистическом классе жертв существовал свой подкласс: жертвы жертв.
В приюте он утратил стремление общаться, и когда это случилось, начал давать сбои и распадаться сам процесс мышления. Ник тупо бродил с места на место, созерцая безымянные предметы, которые заполняли мир. Наблюдал, как группы играющих во дворе детей шевелили губами, поднимали и опускали зубы, будто половинки белого разводного моста. Их языки танцевали в ритуале создания речи. Иногда он по часу смотрел на одно-единственное облако.
Потом появился Руди. Крупный мужчина с лысой головой и со шрамами на лице. Ростом шесть футов пять дюймов, настоящий великан по сравнению с низкорослым Ником Эндросом. В первый раз они встретились в подвальной комнате, где стояли стол, шесть или семь стульев и телевизор, который работал, когда хотел. Руди присел на корточки, так что их с Ником глаза оказались примерно на одном уровне. Потом поднял огромные, покрытые шрамами руки и прижал их сначала к своему рту, затем к ушам.
Я глухонемой.
Ник хмуро отвернулся: Кого это, на хрен, волнует?
Руди отвесил ему оплеуху.
Ник упал. Он молчал, а из глаз потекли безмолвные слезы. Ник не хотел быть рядом с этим покрытым шрамами троллем, с этим лысым чудищем. Никакой он не глухонемой, просто издевается.
Руди бережно поставил его на ноги и повел к столу. Там лежал чистый лист бумаги. Ник мрачно посмотрел сначала на бумагу, потом на лысого мужчину. Руди указал на лист, затем на Ника. Ник покачал головой. Руди кивнул и вновь указал на бумагу. Достал и протянул мальчику карандаш. Ник уронил его на стол, словно карандаш обжег ему пальцы. Покачал головой. Руди указал на карандаш, на Ника и снова на бумагу. Ник вновь покачал головой. Руди ударил его второй раз.
Опять безмолвные слезы. Покрытое шрамами лицо не выражало ничего, кроме бесконечного терпения. Руди указал на бумагу. На карандаш. На Ника.
Ник зажал карандаш в кулаке. Он написал пять слов, которые знал, которые сумел вытащить из оплетенного паутиной, заржавелого механизма – собственного мозга. Он написал:
Потом разломал карандаш пополам, хмуро и воинственно посмотрел на Руди. Но Руди улыбался. Неожиданно он наклонился над столом и обхватил голову Ника крепкими, мозолистыми ладонями, теплыми и нежными на ощупь. Ник не мог вспомнить, когда в последний раз к нему прикасались с такой любовью. Так его касалась только мать.