Противостояние
Шрифт:
Вверх и вверх по ступеням. Сталь слегка позвякивала под ногами. Голоса остались далеко внизу, и никто не мог бросить камень так высоко. Машины на стоянке теперь казались сверкающими игрушечными модельками «Корги». Сверху доносился только голос ветра, который что-то нашептывал ему на ухо и стонал в каком-то вентиляционном коробе, да далекий щебет птиц. Вокруг простирались поля, росли деревья – все оттенки зеленого, чуть синеватые от утренней дымки. Теперь он улыбался, счастливый, поднимаясь по стальной спирали, огибая резервуар, все выше и выше.
Поднявшись на плоскую круглую крышу резервуара, он решил, что добрался до самой крыши мира и, если протянуть руку, ногтями можно соскрести голубой мел
Не трогая канистру, Мусорный Бак взял ящик с инструментами и подошел к насосной станции, чтобы запустить ее. Технику он понимал интуитивно. Разбирался в ней с той же легкостью, с какой некоторые ученые идиоты умножали и делили в уме семизначные числа. Ему не требовалось ни глубоких знаний, ни понимания принципа действия – он просто позволял взгляду в течение нескольких секунд блуждать по тому или иному агрегату, а потом его руки начинали двигаться быстро и уверенно.
Эй, Мусорный Бак, с чего ты решил сжечь церковь? Почему ты не спалил ШКОЛУ?
В пятом классе он устроил пожар в гостиной пустого дома в соседнем городке Седли, и дом выгорел дотла. Отчим, шериф Грили, посадил пасынка в камеру: его уже побили мальчишки, а теперь за дело грозили взяться и взрослые (И понятно почему – если б не дождь, мы могли потерять полгорода из-за этого проклятого поджигателя!). Грили сказал Салли, что Дональду придется отправиться в Терре-Хот и пройти обследование. Салли сказала, что уйдет от него, если он так поступит с ее единственным сыном, но Грили стоял на своем. Судья подписал ордер, и Мусорный Бак на некоторое время уехал из Паутенвилла, если точно, то на два года, а его мать развелась с шерифом. В том же году, только позже, Грили прокатили на очередных выборах, и он перебрался в Гэри, нашел работу на автосборочном конвейере. Салли навещала Мусорника каждую неделю и всякий раз плакала.
– Вот ты где, пидорасина, – прошептал Мусорный Бак и тут же украдкой оглянулся, чтобы убедиться, что никто не слышал, как он ругается. Естественно, никто не слышал, потому что он находился на первом резервуаре «Чири ойл», да и внизу тоже никого не осталось. Только призраки. А над ним проплывали толстые белые облака.
Среди механизмов возвышалась широкая труба диаметром более двух футов с резьбой в верхней части для установки гибкого шланга. Труба предназначалась для откачки или для сброса, но поскольку резервуар под завязку был заполнен неэтилированным бензином, немного, может, с пинту, перелилось через край, оставив радужные дорожки на тонком слое пыли. Мусорный Бак отступил на шаг, сверкая глазами, с большим гаечным ключом в одной руке и молотком в другой. Бросил их, и они звякнули о железную крышу резервуара.
Ему даже не требовался принесенный бензин. Он поднял канистру и швырнул вниз с криком:
– Сбросить бомбы!
После чего с большим интересом пронаблюдал за траекторией ее полета. Где-то на трети пути канистра врезалась в лестницу, отскочила, потом, переворачиваясь, преодолела остававшееся до земли расстояние, выплескивая янтарную жидкость из образовавшейся при ударе дыры.
Потом он опять повернулся к трубе, обвел взглядом сверкающие лужи бензина. Из нагрудного кармана достал книжицу бумажных спичек, посмотрел на них виновато, зачарованно, возбужденно. Реклама на обложке сообщала, что вы можете изучить любой предмет в заочной школе Ласалль в Чикаго. Я
Эй, Мусорник, ты – гребаный поджигатель!
Из больницы в Терре-Хоте он вышел, когда ему исполнилось тринадцать. Врачи не знали, вылечился он или нет, но сказали, что вылечился. Им понадобилась его палата, чтобы засадить туда на пару лет другого чокнутого мальчишку. Мусорный Бак отправился домой. Он сильно отстал в учебе и, похоже, не мог наверстать упущенное. В Терре-Хоте его лечили электрошоковой терапией, а вернувшись в Паутенвилл, он ничего не мог запомнить. Готовился к контрольной, потом забывал половину и, конечно же, получал «неуд».
Но в течение какого-то времени он, во всяком случае, больше не устраивал пожаров. Казалось бы, все вернулось на круги своя. Убийца-шериф прикручивал фары к «доджам» в Гэри («Ставит колеса на развалюхи», – иногда говорила мать). Она снова работала в паутенвиллском кафе. Все шло хорошо. Правда, оставалась нефтяная компания «Чири», белые резервуары которой возвышались на горизонте, как побеленные огромные жестяные банки, а за ними поднимался в небо дым заводов Гэри – где работал шериф-убийца, – создавая впечатление, что город уже в огне. Он часто задавался вопросом, а как будут гореть резервуары «Чири ойл». Три отдельных взрыва, достаточно громких, чтобы разодрать в клочья барабанные перепонки, и достаточно ярких, чтобы изжарить глаза в глазницах? Три столба огня (отец, сын и святой отцеубийца-шериф), которые будут пылать день и ночь в течение долгих месяцев? А может, они вообще не загорятся?
Теперь он мог это выяснить. Легкий летний ветерок задул две первые спички, которые он зажег, и почерневшие огарки упали на клепаную сталь. Справа, у самого поручня высотой по колено, который тянулся по периметру крыши, он увидел жука, слабо перебирающего лапками в луже бензина. «Я – как этот жук», – обиженно подумал он и задался вопросом, что же это за мир такой, если Бог не только запихивает тебя в липкую гадость, как жука – в лужу неэтилированного бензина, но и оставляет в живых, чтобы ты трепыхался в течение долгих часов, может, дней… или, как в его случае, лет. Такой мир заслуживал сожжения, это точно. Он стоял с опущенной головой и ждал, приготовив третью спичку, чтобы зажечь ее, как только утихнет ветер.
После возвращения его называли и полоумным, и психом, и чокнутым, но Карли Ейтс, который теперь опережал его на три класса, вспомнил про мусорные баки, и так к нему прилипло это прозвище. Когда ему исполнилось шестнадцать, он, с разрешения матери, бросил школу (А чего вы ждали? Они сожгли ему мозги, там, в Терре-Хоте. Будь у меня деньги, я бы подала на них в суд. Они называют это шоковой терапией. Проклятый электрический стул – вот как называю это я!) и начал работать на мойке машин «Протрем и полирнем»: намылить фары/намылить пороги/поднять дворники/протереть зеркала/эй, мистер, полировать будем? И еще какое-то время все шло хорошо. Люди окликали его с углов улиц или из проезжающих автомобилей, интересуясь, что сказала миссис Семпл (уже четыре года как покойная), когда он сжег ее пенсионный чек, и надул ли он в постель после того, как сжег тот дом в Седли; и они свистели друг другу, стоя у магазина-кондитерской или привалившись к стене бара «У О'Тула», орали, советуя спрятать спички и затушить сигареты, потому что Мусорный Бак уже рядом. Голоса постепенно стали призрачными, голоса – но не камни, летевшие из темных проулков или с другой стороны улицы. Однажды из проезжавшей машины в него запустили полупустой банкой пива. Она попала ему в лоб, и он упал на колени.