Протокол «Сигма»

Ладлэм Роберт

Вместо лица они увидели перед собой почти полностью лишенную каких-либо черт массу рубцовой ткани, каждый клочок которой поразительно отличался от соседнего. Кое-где она была неровной, словно изрытой, а в других местах сверкала, будто зеркало. Обнаженная плоть казалась покрытой лаком или облепленной целлофаном. Открытые капилляры превращали овал, который некогда был лицом этого человека, в багровый кусок воспаленного мяса, на котором выделялись темно-лиловые завитки варикозных сосудов. Пристально уставившиеся на пришельцев дымчато-серые глаза, лишенные век, казались совсем не к месту на этом лице – два больших стеклянных шарика, выпавших из кармана растеряхи-ребенка на разбитую щебеночную дорогу.

Бен поспешно

отвел глаза, но тут же сделал над собой усилие и заставил себя снова посмотреть на это лицо. Теперь он увидел больше деталей. Посреди ужасно изрытой, словно кружевной, вогнутой центральной части зияли два носовых отверстия, расположенных выше, чем когда-то были ноздри. Ниже он разглядел рот, который мало чем отличался на вид от обычной глубокой раны – рана внутри раны.

– Боже милосердный, – медленно выдохнул Бен.

– Вы удивлены? – осведомился Шардан. Трудно было поверить, что слова доносятся из зияющей раны – рта. Легче было подумать, что это кукла чревовещателя, изготовленная каким-то садистом в припадке обострения безумия. Затем послышался смех, больше похожий на кашель. – Сообщения о моей смерти были очень близки к истине во всем, что не касалось самого факта смерти. «Обгоревший до неузнаваемости» – да, именно таким я и был. Я должен был погибнуть в пламени. И часто жалею, что этого не произошло. То, что я выжил, чистая случайность. Чудовищно. Это худшая судьба, какая только может ожидать человека.

– Они пытались убить вас, – прошептала Анна. – Но потерпели неудачу.

– О, нет. Я полагаю, что в основном они вполне преуспели, – возразил Шардан и как будто подмигнул: темно-красный мускул, окружающий одно из его глазных яблок, конвульсивно дернулся. Было совершенно ясно, что даже такое простое действие, как разговор, дается ему с трудом и причиняет боль. Он произносил слова с преувеличенной точностью, но из-за повреждений некоторые согласные звучали весьма невнятно. – Мой близкий доверенный человек заподозрил, что они могут попытаться устранить меня. Уже шли разговоры об устранении angeli rebelli. Он примчался в мое загородное поместье – но слишком поздно. Здание превратилось в обугленные руины, пепел и почерневшие головешки. И мое тело, вернее, то, что от него осталось – такое же черное, как все эти обломки. Впрочем, моему другу показалось, что он нащупал пульс. Он доставил меня в крошечную провинциальную больницу, расположенную в тридцати километрах, рассказал им сказку об упавшей керосиновой лампе, назвал вымышленное имя. Он был очень осторожен. Он понимал, что, если бы мои враги узнали, что я выжил, они предприняли бы еще одну попытку и наверняка разделались бы со мной. Я пролежал в этой сельской больничке несколько месяцев. У меня было обожжено более девяноста пяти процентов тела. Никто не надеялся, что я выживу. – Он говорил отрывисто, но все же мерно, как загипнотизированный; было совершенно ясно, что он никогда еще не рассказывал эту историю вслух. Затем хозяин сел на деревянный стул с высокой спинкой; по-видимому, его силы иссякли.

– Но вы, несмотря ни на что, выжили, – заметил Бен.

– У меня не хватило силы на то, чтобы заставить себя перестать дышать, – ответил Шардан. Он снова сделал продолжительную паузу – даже воспоминания о боли заставляют переживать ее заново. – Меня хотели перевести в столичную больницу, но, конечно, я не мог согласиться на это. Все равно, мне ничего не могло помочь. Вы в состоянии вообразить себе, на что похоже существование, когда само сознание не является ничем другим, кроме ощущения боли.

– И все же вы выжили, – повторил Бен.

– Мучения мои далеко превышали меру, которая определяет страдания, предназначенные людям. Перевязки представляли собой кошмар, не поддающийся воображению. Даже я сам с великим трудом переносил зловоние некротизированной

ткани, а медиков, входивших в мою палату, частенько рвало. А потом, когда сформировалась грануляционная ткань, меня ждал новый ужас – контрактура. Шрамы стали стягиваться, снова и снова вызывая страшные мучения. Даже теперь боль, которую я испытываю каждое мгновение каждого дня, превосходит все то, что мне пришлось перенести за всю предшествующую жизнь. За то время, когда у меня была жизнь. Вы не можете смотреть на меня, не так ли? Никто не может. Но и я тоже не в состоянии смотреть на самого себя.

Анна заговорила, не позволяя установиться паузе; она отчетливо понимала, что между ними и изувеченным стариком необходимо восстановить нормальный, человеческий контакт.

– Сила, которой вы, судя по всему, обладаете, не имеет себе равных. Ни в одном учебнике по медицине вы не найдете объяснения тому, что с вами случилось. Инстинкт выживания. Вы выбрались из пламени. Вы были спасены. Что-то внутри вас боролось за жизнь. Этого не могло происходить без какой-то весомой причины!

Шардан ответил совершенно спокойно:

– Поэта однажды спросили: что он кинулся бы спасать, если бы увидел, что его дом горит? А он ответил: «Я стал бы спасать огонь. Без огня ничего невозможно». – Его смех звучал, как басовитый, не человеческий, а скорее механический рокот. – В конце концов, именно огонь явился главным движителем цивилизации, но с таким же успехом он может выступить и орудием варварства.

Анна извлекла из магазина ружья все патроны и вернула дробовик Шардану.

– Нам необходима ваша помощь, – настойчиво напомнила она.

– Неужели я хоть сколько-нибудь похож на человека, способного оказать помощь? Ведь я же не в состоянии помочь даже самому себе!

– Если вы хотите призвать ваших врагов к ответу, то мы можем быть вашей лучшей ставкой, – мрачно произнес Бен.

– Я не собираюсь мстить за то, что со мной произошло. И выжил не потому, что меня поддерживала злость. – Он извлек из складок своей мантии маленький пластмассовый пульверизатор и направил облачко жидкости себе на глаза.

– На протяжении многих лет вы стояли у руля «Трианона», колоссальной нефтехимической корпорации, – продолжал Бен. Ему было необходимо дать понять Шардану, что им удалось разгадать исходную загадку, и так или иначе привлечь его на свою сторону. – Она была и остается лидером всей промышленности. Вы были ближайшим помощником Эмиля Менара, мозгом того реструктурирования, которое «Трианон» пережил в середине века. А Менар был основателем «Сигмы». И по прошествии определенного времени вы, вероятно, тоже вошли в число ее руководителей.

– «Сигма», – дрожащим голосом повторил калека. – Оттуда все началось.

– И, несомненно, ваша гениальность в деле управления финансами помогла осуществить великий проект по переводу активов из Третьего рейха.

– А? Так вы считаете, что это был великий проект? Это была ерунда, мелкое упражнение. Великий проект… великий проект… – Он умолк. – Великий проект был совсем иного порядка. Это было нечто такое, что вы вряд ли сможете постигнуть.

– Попробуйте рассказать так, чтобы мы поняли, – ответил Бен.

– И разгласить тайны, сохранению которых я посвятил всю свою жизнь?

– Вы только что сами сказали, что жизни у вас теперь нет. – Бен шагнул к старику и, преодолевая инстинктивное отвращение, заставил себя взглянуть ему в глаза. – Разве у вас осталось нечто такое, что жалко было бы потерять?

– Наконец-то вы говорите правду, – мягко произнес Шардан, и его лишенные век глаза, казалось, закрутились в орбитах и уставились проницательным взглядом в глаза Бена.

Несколько мгновений – Бену и Анне они показались бесконечно долгими – он сидел молча. А затем заговорил – медленно, монотонно.