Провинциал. Книга 2
Шрифт:
— Рад тебя видеть, — улыбнулся я, — ну, пойдём, потанцуем…
И, приобняв девушку чуть пониже талии, но не ниже, чем позволяют приличия, повлёк её на просторы зала, где в танце уже кружились десятка полтора пар…
Она, прямо со старта, начала ко мне недвусмысленно так прижиматься и заглядывать в глаза, давая понять, что хорошо помнит всё, что между нами было, и, просто таки, жаждет продолжения…
Отсюда я заключил, что дела у неё идут очень так себе.
Иначе, какая девушка, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти,
То, что её цель, это просто лёгкий флирт и получение по быстрому порции постельных утех, я отмёл сразу.
Она видела Истер и должна была понять, что попытка закрутить интрижку, буквально, на глазах у моей подруги, может быть чревата совершенно непредсказуемыми последствиями. То есть, возможное удовольствие не окупает тех проблем, которые могут пойти «в нагрузку».
Тем не менее, она сейчас прилежно трётся об меня упругими сисечками и пытается заглянуть в глаза, тем самым пытаясь создать у меня, так сказать, стратегическую заинтересованность в ней.
А почему это вдруг в ней такая активность проснулась? А, скорее всего потому, что что-то у неё пошло здорово не так, как она планировала…
Я внутренне улыбнулся, и прошептал прямо в её розовое ушко:
— Ну, рассказывай уже, как ты до жизни такой дошла, красавица…
Она трогательно так шмыгнула носиком, ещё плотнее ко мне прижалась, и жарким шёпотом начала своё повествование, изредка прерывая его тихими жалостливыми всхлипываниями…
— Петя, ну что ты на этих двух малолеток уставился? — спросила Василиса Родионовна своего дражайшего супруга, — они даже танцевать толком не умеют, не говоря уже о вещах по-серьёзнее. Вон, гляди, сейчас ноги друг другу по-оттаптывают…
— Дорогая Василия, — ухмыльнулся Пётр Сергеевич, — а ты попробуй догадаться о причинах моего интереса к этим невзрачным людишкам…
— Гммм, — озадаченно прочистила горло Василиса, — девчонка мелькала около четы Клюгеров, ну, тех лекарей, что к Добрянским приехали.
— Не о том говоришь, милая, — хохотнул господин Овечкин, — это вообще никто, — и пояснил, — эта девчонка вляпалась в какое-то дерьмо, не знаю, в какое именно, мне это не интересно. Но Клюгеры владеют её пожизненным контрактом, это факт. Нам про неё начальник погранотряда рассказал вчера за преферансом. Они там замучились её оформлять. Рабство-то у нас запрещено.
— Ага, ты хочешь сказать, что она, практически, их рабыня? — госпожа Овечкина поднесла к глазам антикварный лорнет и ещё раз внимательно посмотрела в сторону танцующих, — а почему она тогда, вообще, танцует, а не занимает подобающее ей место где-нибудь за спинами хозяев?
— Гуманисты, — господин Овечкин вложил всё своё презрение в это слово, — причём, это они на людях позволяют ей подобные вольности, а дома, как мне говорили, и высечь
— Лицемеры, — госпожа Овечкина преисполнилась чувства собственного превосходства перед этими двуличными демократами.
Все знали, что у Василисы Родионовны особо не забалуешь, и в их роду практиковались различные виды наказаний, включая и телесные.
Причём перепадало иногда даже и полноправным членам рода, не говоря уже о слугах и прочем разном персонале.
При этом Овечкины были чужды всяческого человеколюбия, включая даже показное.
А Пётр Сергеевич, вообще, любил повторять, что гуманизм, это, как раз, то, чем занимаются в душевых комнатах страдающие от подростковой гиперсексуальности мальчики…
— Ага, значит, девчонка внимания твоего привлечь не могла… Тогда получается, что парень? — спросила Василиса Родионовна своего благоверного.
— Получается, что он, — вздохнул господин Овечкин.
— И чем он прославился, что ты на него внимание обращаешь, да и ещё вздыхаешь так сокрушённо? — едко поинтересовалась супруга Петра Сергеевича, — ты ж, вроде, больше по девочкам у меня? Только, бывало, отвернёшься, а Петя мой уже горничную в темном уголке приходует… Думала, как Серафиму эту на работу взял, так немного угомонился, а оно, вон оно, оказывается, что… — хихикнула Василиса Родионовна.
— Совесть поимей, песочница старая, — Пётр Сергеевич, ничуть не стесняясь присутствующих, ощутимо ущипнул супругу за ещё вполне себе упругую задницу.
Супруга довольно взвизгнула, и аж порозовела слегка, на время убрав с лица вечно брезгливую мину:
— Уймись, греховодник старый! — госпожа Овечкина всем своим видом, однако показывала, что отнюдь не против. Да и вообще, соскучилась она по мужской ласке, — рассказывай давай, что там у тебя за интерес такой к мальчикам вдруг проклюнулся.
— Интерес то у меня обычный, меркантильный, — Пётр Сергеевич перешёл на серьёзный тон, — мне нужен майорат этого лоботряса, но вот беда, что-то никак не складывается это у меня.
— У тебя, — удивлённо переспросила Василиса, — и не складывается?
— Ну да, хотел руками Васи Троекотова с ним разделаться, так этот живчик Васеньку-то моего быстро на ноль помножил, я даже не ожидал от него такой прыти.
— И что, так и отступишься? — Василиса, как никто, знала, что не отступится её муженёк.
Он, как питбуль, если вцепится, то хватку его челюстей уже и не разжать ни чем, и сейчас она просто таким образом любопытствовала относительно ближайших планов своего супруга.
— Ну, сейчас готовлю следующую попытку, с учётом допущенных ошибок, — нахмурился Овечкин, — надо показательно разделаться с этим нахалом, чтобы и другим неповадно было.
Он едва удержался от того, чтобы сплюнуть себе под ноги, но вовремя вспомнил, что плеваться тут не комильфо, дворянское собрание, всё-таки: