Провокация (Солдаты удачи - 15)
Шрифт:
Мюйр огляделся, ожидая возражений. Не дождавшись, удовлетворенно кивнул:
– Именно так. Но я не претендую на то, чтобы мое имя было вписано золотыми буквами в историю свободной Эстонии. Я даже не в обиде, что меня вышвырнули из жизни в самом зрелом и плодотворном возрасте. Мне было всего шестьдесят девять лет, когда меня отправили на пенсию, на которую я могу прокормить только своего кота. У меня замечательный кот, - сообщил он. Карл Вольдемар Пятый. Прекрасный собеседник. Потому что он умеет молчать.
Меньше всего Мюйр был похож на человека, который тратит пенсию
– Нет, не в обиде, - повторил он.
– Оценку прошлому даст история. Собственно говоря, я уже часть истории. Некоторым образом - сама Клио.
– Вы не Клио, - вступился за музу истории Томас.
– Клио женского рода.
– Он указал на Риту Лоо.
– Клио - это она.
– Вы ошибаетесь, - возразил Мюйр.
– Клио не может быть молодой и красивой. Она среднего рода. Она стара и страшна. Как я.
– Вы не инициировали процесс над молодыми эстонскими националистами, решительно вступила в игру червонная дама Рита Лоо.
– Вы его спровоцировали. Подбросили моему мужу доллары. До сих пор удивляюсь, что не наркотики!
– Нечему удивляться, госпожа Лоо. У нас была другая задача. Наркотики уголовщина. А доллары - это работа на западные антисоветские центры. Доллары очень хорошо вписались в контекст. Стали эффектной заключительной точкой. А контекст, согласитесь, был неспровоцированным. Самиздат, "Хроника текущих событий", машинописные экземпляры "Архипелага ГУЛАГа". Нам нужен был политический, а не уголовный процесс.
– И вы его успешно сварганили. И даже не краснеете, когда говорите об этом сейчас!
– Я чего-то не врубаюсь, - вновь вмешался бубновый валет.
– Вы говорите о художественной литературе, а я не понимаю зачем. Я читал "Архипелаг ГУЛАГ". Талантливо, но затянуто. Но разве вы пришли ко мне, господин Мюйр, чтобы говорить о художественной литературе?
– Сиди и молчи, - вывела его из игры червонная дама.
– При обыске они обнаружили у моего мужа пятьдесят тысяч долларов, - объяснила она мне. Не потому, что хотела объяснить, а потому, что ей нужно было выговориться, и она почему-то решила, что я самый подходящий для этого адресат.
– А сказали, что должно быть двести. По агентурным данным. Двести тысяч долларов! У Александра! Да он и десятки никогда в руках не держал! У нас в доме иногда куска хлеба не было! Они допытывались, куда он дел остальные сто пятьдесят тысяч. Пропил. Финансировал подрывную деятельность. Я была-совсем девчонкой, ничего не понимала. Но чудовищность этой нелепицы понимала даже я!
– Мы не настаивали на этом обвинении, - заметил Мюйр.
– Ваш муж получил только то, что заслужил по закону. И провел в лагере всего три года. Другим в те времена давали и по пять, и по семь плюс пять. "Семь плюс пять" - это была такая формула, - объяснил он мне.
– Семь лет исправительно-трудовых лагерей и пять лет ссылки.
– Я очень хотела бы, господин Мюйр, чтобы вы сами провели в лагере хотя бы год!
Червонная дама вела свою партию активно, но в самой этой активности таился проигрыш. Она не оставляла себе резервов. А король
– Год? Всего год? В наших-то лагерях? Дитя мое, я провел в заключении пять лет восемь месяцев и двенадцать дней. С марта сорок восьмого года. Из них год во внутренней тюрьме Лубянки, год в Лефортове и восемь месяцев в камере смертников во Владимирской тюрьме. А последние три года в "Норильлаге". И только в апреле пятьдесят четвертого года был освобожден и реабилитирован.
– Странно, что это ничему вас не научило!
– бросила Рита.
Лицо у него окаменело, помертвели глаза.
– О нет, Рита Лоо, - возразил он.
– Эти годы научили меня всему.
Твою мать. Восемь месяцев в камере смертников - это круто. Внутренняя тюрьма Лубянки и Лефортово - тоже неслабо. А "Норильлаг"?
Мюйр не стал объяснять, чему научили его эти годы. Он молчал. И это было очень красноречивое объяснение.
– И в чем парадокс?
– снова заговорил он.
– В том, что меня обвиняли в буржуазном национализме. Как и вашего мужа, Рита Лоо. Каково? Настоящая причина была, конечно, в другом. О ней я узнал много позже. Вы даже представить себе не можете, какие узлы закручивала в те годы жизнь. Я сидел из-за того, что слишком много знал... Никогда не угадаете. Нет, никогда. Я слишком много знал о вашем дедушке, Томас Ребане. Да, об Альфонсе Ребане. И не знал, что об этом нужно молчать.
Последнюю фразу он адресовал мне, и я невольно почувствовал, что становлюсь центром всего разговора, хотя на эту роль совершенно не претендовал.
– Это неправильно, - решительно заявил Томас.
– Я не согласен. Так не принимают гостей. Это невежливо. Не выпьете ли чего-нибудь, господин Мюйр?
– Пожалуй, - согласился пиковый король.
– Капельку "Мартеля". Я видел в вашем баре "Мартель".
– Рита Лоо, капельку "Мартеля" для господина Мюйра, - распорядился Томас.
– И для меня.
Он немного подумал и уточнил:
– Две капельки.
– Я тебе не прислуга, - отрезала Рита.
– Она мне не прислуга, - сообщил Томас Мюйру.
– Она мне пресс-секретарь.
– И невеста, - напомнил Мюйр.
– Да, и невеста. Я об этом все время думаю. Я принесу сам. Вам со льдом?
– С мышьяком, - посоветовала Рита.
– Это она так шутит, - сказал Томас и обернулся к Рите: - Где у нас мышьяк? Это так шучу я.
– О господи!
– сказала Рита, - Иди и неси "Мартель". Только молча!
Томас величественно удалился.
– Надеюсь, госпожа Лоо, я убедил вас, что в смерти вашего мужа не стоит винить меня, - продолжил свою партию Мюйр.
– Я всего лишь был рукой Провидения. Олицетворял суровую правду жизни. И только.
– Не кощунствуйте!
– вспыхнула Рита.
– Ваша лагерная закалка сломала сотни людей! Самых талантливых, самых светлых, самых честных! Которых сейчас так не хватает Эстонии. Если бы их не перемололи в лагерной мясорубке, Эстония сейчас была бы другой страной! Этническая демократия. Грязная помойка!