Пружина для мышеловки
Шрифт:
– Если ты не согласишься, я дам такие показания, что тебя упекут за умышленное убийство из корыстных побуждений. По этой статье срок еще больше. Ты поняла, кретинка? И не пытайся со мной торговаться. Будет так, как я сказал, и никак иначе.
Они свернули на забитое машинами Садовое кольцо и встали в огромной беспросветной пробке.
– А теперь ты мне расскажешь, что у вас там произошло и почему ты стреляла в отца. Только не смей врать. Я хочу знать правду.
Правду… Какую правду? Такую, которая ему понравится?
– А что говорит Вячеслав Антонович? Как он
– Никак не объяснил. Он в тяжелом состоянии, в реанимации. Говорить не мог, когда я был у него.
– Вот у него и спроси, когда он сможет разговаривать. Что толку в моих словах, если ты меня ненавидишь? Ненавидишь – значит, не веришь.
– Конечно, не верю. Но мне хочется услышать твою версию.
– Это было неосторожное обращение с оружием, – твердо сказала Олеся. – Именно то, чего тебе и хочется. Так что можешь не волноваться.
– Зачем же ты сказала про изнасилование?! – заорал Григорий. – У тебя что, мозгов вообще нету? Как у тебя язык повернулся ляпнуть такую глупость?
– За убийство при самообороне меньше дадут.
– Значит, можно марать грязью чужое имя, чтобы себя выгородить, да?! Можно втаптывать в дерьмо меня и отца, людей, которые тебя любили, заботились о тебе, как о родной, да?! Ты не просто глупая мразь, ты… ты…
Он, задыхаясь, искал подходящие слова, лицо покраснело, на виске вздулась вена. Олеся прикрыла глаза и оперлась затылком о подголовник. Следователь сказал, что если Ситников выживет, ей будет лучше. Нет, лучше бы он умер…
… Гриша улетел в Санкт-Петербург решать какие-то вопросы с таможней по поводу пришедшего по морю груза, и Олеся предвкушала длинные радостные выходные, проведенные вдвоем с Ситниковым. Ей было что ему сказать.
В субботу у Вячеслава Антоновича образовались какие-то важные дела, и он сказал, что освободится ближе к вечеру и будет рад, если Олеся встретит его дома горячим ужином. Ужин этот ей хотелось сделать торжественным и нарядным, потому что разговор предстоял важный для них обоих. Она примчалась часов в двенадцать, нагруженная сумками, и воодушевленно принялась за уборку квартиры. Пусть все сверкает, блестит, пусть все будет чистеньким и праздничным. Она даже сменила постельное белье и повесила в ванной чистые полотенца. Пусть Слава запомнит этот день, потому что день этот – особенный. Закончив уборку, Олеся так же вдохновенно взялась за приготовление ужина. Потом приняла душ, вымыла голову, высушила и уложила волосы, сделала макияж, стерла ободравшийся за время уборки лак с ногтей и нанесла свежий, того цвета, который так нравится Ситникову.
Слава несколько раз звонил, говорил, что задерживается, и просил не скучать. Пришел он около десяти, усталый, но в хорошем настроении, поцеловал Олесю и сразу сел за стол. Она все выбирала подходящий момент, чтобы сказать то, что собиралась. Наконец, ей показалось, что пора.
– Слава, я беременна, – с улыбкой сообщила она.
Он посмотрел на нее с сочувствием, как на больного котенка.
– Ой-ёй-ёй, бедная ты моя, – Ситников ласково погладил ее по руке. – Большой срок?
– Семь недель.
– Ну ничего, срок хороший. Не переживай.
–
– Для аборта.
Она опешила.
– Слава, ты не понял. У нас с тобой будет ребенок. Это совершенно точно твой ребенок, я все подсчитала…
Ситников аккуратно поставил бокал с вином и вытер губы салфеткой.
– Олесенька, мы же с тобой, кажется, договорились: никаких подсчетов. Только точное знание.
– Но я точно знаю!
– Только точное знание, которому я сам могу доверять.
– Ты что, не веришь мне? Думаешь, я обсчиталась?
– Детка, я ничего не думаю. Я терпеть не могу думать о том, что думают другие и как они считают. Это бессмысленное занятие. Я верю только самому себе. Мы с тобой решили раз и навсегда, что рожать ты будешь только тогда, когда я тебе разрешу, а разрешу я тебе только тогда, когда сам буду уверен, что ребенок – мой. Я тебе объяснял, какие условия для этого требуются. Первое и основное: Гришино длительное отсутствие. Пока это условие не соблюдено, нам нечего обсуждать. Так что ты сделаешь аборт, и мы закроем вопрос.
– Славочка, послушай меня, – мягко заговорила Олеся. – Мы с Гришей спим очень редко, я тебе сто раз говорила. Он много работает и часто выпивает, у него есть другие женщины, и тебе об этом известно. Он мной совсем не интересуется. Мы не были близки уже два месяца. Два месяца, Слава. Это девять недель. А у меня – семь. Так что это может только твой ребенок и больше ничей. Слава, пожалуйста, разреши мне развестись с Гришей. Мы поженимся с тобой и будем растить нашего ребенка. Ведь мы же этого хотели с самого начала, правда?
– Правда, – улыбнулся он. – И это обязательно так и будет, я тебе обещаю. Но не сейчас. Не с этой беременностью.
– Но почему? Почему, Слава? Зачем ждать другого случая?
– Я должен быть уверен. А сейчас я ни в чем не уверен. И вообще, я не понимаю, почему ты делаешь проблему из такой ерунды? Сделай аборт – и все. И не о чем говорить. Сколько ты уже сделала? Пять? Десять? Ну так будет еще один.
– Один, – тихо ответила Олеся. – Только один. До того, как познакомилась с тобой. Если я сделаю второй аборт, то могу потом вообще больше не родить, как же ты не понимаешь? И у нас не будет нашего ребенка.
Эта мысль казалась ей кощунственной. Она никогда не подозревала, что с такой невероятной силой захочет ребенка. О детях она всегда думала как об обузе, ненужной и хлопотной, и втайне радовалась, что Гриша не настаивает на том, чтобы она как можно быстрее рожала, а свекор не жалуется, что годы идут, а внуков так и нет. Но теперь, когда все получилось случайно и врач подтвердил беременность, Олеся сама себя не узнавала. Желание иметь ребенка росло и крепло с каждым часом. Она была уверена, что это ребенок от Славы, и еще больше готова была любить свое зарождающееся дитя. Ну как же можно его не родить? Как же можно избавиться от него? Нет, нет и нет. Она убедит Славу, уговорит, докажет ему… Этот желанный и любимый малыш обязательно родится, и она будет растить его вместе с единственным мужчиной, со своим самым любимым, самым лучшим, самым умным.