Прямое высказывание
Шрифт:
– Это и понятно, ведь традиционный культ мешает культу новому, модернистскому. Точно так же, как он мешал большевистскому культу коммунизма.
Отсюда наряду с русофобией возникает ортофобия, антиправославность западников. В общем-то эта модель у нас воспроизводится со времен Петра Чаадаева, который считал, что все беды России от неправильного выбора религии. Вот склонили бы мы колена перед Святым Престолом – глядишь, и с культурой, и с экономикой было бы получше. Правда, век католичества в его классическом виде оказался недолог – и вот сейчас приходится привлекать для идеи «догоняющего развития» куда более экзотические культы. Скажем, неогностицизм и техноязычество. А поскольку естественным образом этот тип религиозности в России не приживается,
– Как разрушить мифорелигиозный ореол этой темы?
– Долгими усилиями историков, экономистов, социологов, публицистов. А пока я могу предложить вам пять демифологизирующих тезисов на тему «Отставание России».
1. Отставание – особенность не России, а всех периферийных стран.
2. Отставание предопределено не позицией периферийных стран, а позицией Запада.
3. В случае некритичного заимствования социально-экономических моделей (сценарий «догоняющего развития») отставание не уменьшается, а увеличивается.
4. Техническое отставание вовсе не означает отставания в социальной и культурной сферах.
5. «Догоняющее развитие» ведет к деградации социальных, политических и культурных институтов.
– Существует легенда о Петре Первом как о мудром преобразователе, прорубившем окно в Европу. Это тоже миф?
– Прежде всего этот путь означал смену государственного культа – от идеи «Москва – Третий Рим» к идее «Запад – страна святых чудес» (ироническое определение Аксакова). То есть смену византийской преемственности на западническое подражательство. И в этом смысле он, конечно, был ошибочным, поскольку вел к разрыву традиции, потому что византийская и вообще христианская традиция аккумулирует и собирает, а западная модернистская означает экспансию, подчинение, колонизацию. Запад разрушил и свою традицию, и чужие. Исторический разрыв вел к гражданскому расколу между правящим слоем и народом, а в итоге к революции. Стратегически это было ошибкой, что не отменяет ряда отдельных достижений петровского времени – например, преобразования армии и флота.
Основанная на крепостном труде петровская промышленность обусловила отставание России в XVIII-ХIX веках. Кстати, до знаменитой поездки в Европу со своим «Великим Посольством» Петр предполагал расширение России в сторону Черного и Средиземного морей, контроль над проливами и Константинополем. А по возвращении его стало интересовать в первую очередь Балтийское направление. Это был геополитический просчет. Россия – наследница Византии – должна была быть черноморской державой.
– Каковы же основные причины отставания?
Причины отставания в разные эпохи разные: зависимость от экспорта хлеба в XIX веке, зависимость от экспорта нефти и газа в ХХ веке, идеологическая, культурная и институциональная вторичность, отказ от собственной национальной научной школы (Болонская система), от национальных принципов образования (ЕГЭ), от нормальной связи между поколениями (ювенальная юстиция).
– Как связаны проблема отставания и внешняя политика?
– Гонка преследования – это процесс, исход которого зависит от обеих сторон. И поскольку конкуренцию в мире никто не отменял, наше желание догнать отнюдь не совпадает с желанием наших партнеров. Зачем им новые конкуренты? Поэтому они отнюдь не против того, чтобы мы шли путем слепого, буквалистского подражания – но, наверное, этот не тот путь, который позволит нам кого-то догнать. Потому что при разных исходных условиях нужны и разные принципы движения, чтобы оказаться примерно в той же точке. Автомобиль не догонит катер, если поедет по воде, но легко обойдет его по суше. Это так называемые «ножницы развития». Принцип ножниц важен и в технологической, и в идеологической сферах.
– А
– Конкурентам есть смысл пустить нас по ложному пути. То есть идеологически вменить нам неэффективный сценарий. Например, строго подражательный: сделайте в точности, как у нас, один в один. Или наоборот: убедить нас в том, что чего-то ни в коем случае делать нельзя. Например, свободную эмиссию национальной валюты, вложения в науку и образование. Так британцы в XIX веке убеждали наших дипломатов в том, что России непременно надо оставаться аграрной страной – мол, так вам Богом предначертано, таково ваше призвание. Мотивация была проста. С одной стороны, устранить возможного конкурента в промышленно-технической сфере. С другой – обеспечить продолжение бесперебойной продажи зерна в Европу, освобождая европейцев от этой головной боли и закрепляя за Россией роль хлебного поставщика. Точно так же и сегодня за нами пытаются закрепить роль мировой бензоколонки, идеологически запрещая поддержку внутреннего рынка и реального сектора экономики. В итоге продолжается вывоз капитала из страны, а экономика все время недофинансирована. В научной литературе это называется «мировым разделением труда». Невыгодная роль в ходе этого разделения отбрасывает Россию назад, тормозит развитие, закрепляет ее периферийный статус.
– И отсюда идея «догонять через подражание»?
– Да. Компрадорский класс России всегда помогал Западу под предлогом европеизации тормозить наше развитие. В частности, этому способствовал культ Запада. Причем из этого абстрактного культа делались прямые социально-политические выводы. Например, в Восточной Европе после распада советской системы не было ваучерной приватизации, вместо этого проводилась реституция. Таких примеров много. Многие реформы по западному образцу были абсолютно антиинституциональны для России. И потому деструктивны. Все эти нестыковки оставили печать на сознании российского правящего класса.
– Как именно?
– Русские пытались с Западной Европой договориться «по-хорошему», каким-то образом в нее «вступить», словно мы сами по себе не европейцы и не имеем за спиной христианской традиции. Нужна была еще какая-то сакральная санкция. В итоге глубинные культурно-исторические основания нашей общественной жизни подменялись попытками соответствовать сиюминутным политическим проектам и идеологиям. В том числе европейскому христианоборчеству, позитивизму, социал-дарвинизму, трансгуманизму. Это дезориентировало общество, лишало его собственного незаменимого опыта, выстраданного столетиями, обнуляло этот опыт.
– А что же сами европейцы?
– А из Европы к нам приходили только с войной. И не один раз. И хотя только по вине гитлеровской коалиции (а это, напомню, несколько европейских стран) мы потеряли несколько десятков миллионов человек, мы все никак не можем избавиться от иллюзий. В результате возникают такие уродливые явления, как «плач» по солдатам вермахта, которые якобы «не хотели воевать», как утверждал один уренгойский школьник в бундестаге. Или попытка повесить в Санкт-Петербурге мемориальную доску Маннергейму, бомбившему Ленинград и учреждавшему в Карелии концлагеря для советских граждан. У нас все еще очень короткая историческая память. Но, думаю, это поправимо.
– Как оценить советский период в контексте темы отставания?
– В этом смысле 1917-й год парадоксален. Он означал декларацию отказа от периферийной модели развития, противопоставление себя Западу как нового глобального и идеологического центра. Но вместе с тем эта цель достигалась ценой утраты своих культурных, исторических, символических и иных ресурсов. Это была системная ошибка. Весь советский период ушел на ее преодоление.
– Как выглядит спор западников и славянофилов сегодня?