Прянишников

Писаржевский Олег Николаевич

Но когда это было необходимо, Дмитрий Николаевич с полной готовностью отрывал от научных занятий драгоценное время на выполнение самых скромных административных дел. Однажды, к примеру, к нему пришли научные работники Долгопрудной опытной станции — основной производственной базы Научного института по удобрениям — с горестным рассказом о том, как три сменивших друг друга неуча-директора, по существу, пустили «под откос» ценнейшую работу исследовательского коллектива, сложившегося на станции. Коллектив начало лихорадить; возникли склоки и интриги; работа во многих лабораториях была парализована. Сотрудники мечтали о том, как было бы замечательно, если бы пост директора станции согласился занять настоящий ученый, вокруг которого могли бы сплотиться подлинно творческие ее силы.

Дмитрий Николаевич слушал

все это с рассеянным видом, откинувшись в кресле и постукивая пальцами по столу, но после некоторого молчания неожиданно сказал: «Ну что же, давайте попробуем. Может быть, удастся поставить на воду ваш корабль». Сотрудники опытной станции не поверили своим ушам. Но в таких случаях Дмитрий Николаевич не шутил. Академик, руководящий деятель Госплана, фактически научный руководитель нескольких институтов соглашался стать директором маленькой подмосковной опытной станции! Высший совет народного хозяйства, которому был подчинен Институт по удобрениям со всеми своими отделами, положил Прянишникову высокий директорский оклад, от которого он, разумеется, немедленно отказался. «Я же не смогу там ежедневно бывать, — сказал он. — Как же можно платить мне такие деньги. Мне будет совестно людям в глаза смотреть».

Стоит ли добавлять, что это было время расцвета Долгопрудной станции…

Мы начали эту главу с тридцатипятилетнего юбилея творческой деятельности ученого. Но вот перевернут еще один жизненный пласт. Подумать только, полвека труда, исканий, творческих радостей, борьбы!

В 1939 году в связи с широко отмечавшимся пятидесятилетием научной и общественной деятельности Дмитрия Николаевича Прянишникова «Журнал химической промышленности» — новый голос новой индустрии! — писал:

«Д. Н. Прянишников всегда проявлял и проявляет глубокий интерес к нашей промышленности, ее росту, трудностям и достижениям. Как только становятся известны результаты открытия у нас верхнекамских калийных солей, хибинских апатитов, фосфоритов Кара-Тау и т. п., Д. Н. Прянишников спешит разными путями использовать новые возможности в интересах сельского хозяйства. Он дает новым возможностям агрономическую и экономическую оценку, вносит инициативные научно-технические предложения, ставит вегетационные и полевые опыты, выступает устно и с письменными докладами, печатает статьи, пропагандирует; лично посещает интересующие его месторождения агрономических руд, рудники и заводы. В результате этих поездок и знакомства с иностранными предприятиями и благодаря эрудиции и широкому естественноисторическому кругозору Д. Н. Прянишников внес ряд интересных предложений для перспективных планов нашего строительства. Роль Д. Н. Прянишникова в составлении трех пятилетних планов в области удобрений весьма велика. Его постоянная и активная помощь в планировании нашей туковой промышленности и сельского хозяйства была оценена нашим правительством, наградившим Д. Н. Прянишникова в 1937 году орденом Трудового Красного Знамени. В 1928 году он был избран действительным членом Академии наук СССР».

Этот лаконичный перечень нужно читать как скупые строки сценария, за которыми зримо предстают лабораторные исследования, плановые записки и обоснования, поездки, журнальные статьи и книги — вся непрестанная, кипучая, столь разнообразная деятельность Д. Н. Прянишникова. Хорош «кабинетный ученый», каким пытались порой его изобразить «земляные» агробиологи вильямсовской выучки. Нет, Прянишников прочно, обеими ногами стоял на родимой земле и, как легендарный Антей, черпал от нее все новые и новые силы.

Один из создателей новейшей геологии, советский ученый Александр Петрович Карпинский, говаривал, что геологу для выработки научных методов прогнозирования залежей полезных ископаемых «нужна вся земля». Прянишникову для решения выдвигаемых им научных проблем нужна была «вся страна», со всем ее промышленным потенциалом, со всей ее новой революционной организованностью, со всеми гигантскими возможностями, которые открывала плановая система хозяйства.

При своей нелюбви к заседаниям (Дмитрий Николаевич называл их самым большим бедствием, которое ниспослано человеку на земном шаре) он не пропускал ни одной встречи ученых в Госплане, где под началом пламенного романтика коммунизма, ленинского соратника Глеба Максимилиановича

Кржижановского вырабатывались первые научные подходы к решению проблемы комплексного развития народного хозяйства. Прянишников всегда рассматривал знания, которыми он владел, как общественное достояние, а себя, ученого, считал служителем народа. Он в той же мере ощущал себя участником волнующего воображение процесса создания на пустом практически месте могучей небывалой химической индустрии, как и те стахановцы и ударники, которые рыли котлованы для первых колонн заводов синтетического аммиака, монтировали первые конвейеры обогатительной фабрики в Хибинах, как разведчики геологических партий, с радостной дрожью обнаруживавшие могучие простирания фосфоритных пластов в горах Кара-Тау. Естественным и логическим завершением лабораторных изысканий своих многочисленных учеников он считал отнюдь не опубликование научных сообщений в специальных журналах, а практические меры по реконструкции на научных основах всего сельского хозяйства Советской державы.

Сознание общественной обязанности ученого возвышать свой голос в защиту широко понимаемых интересов народного хозяйства определяло все его поведение. Если в спорах с консерваторами Наркомата земледелия он поддерживал интересы промышленности, то, выступая в ВСНХ, он защищал интересы земледелия. Когда перед неким ответственным заседанием один из руководителей Высшего совета народного хозяйства спросил Прянишникова: «Вы будете защищать наши интересы?», он тут же с несвойственной резкостью оборвал его: «Простите, не ваши, а государственные интересы».

Высокое чувство ответственности проявлялось и в большом и в малом. Отправив какую-либо докладную записку в правительство с постановкой того или иного вопроса, он неукоснительно требовал ответа — звонил, снова писал, не ленился самолично отправиться на прием к деятелю любого ранга, у которого, по его мнению, «завязало» поднятое им дело.

С огромным уважением относясь к общественному мнению, Прянишников не оставлял без ответа ни одну, даже самую нелепую, выходку своих противников.

Долголетний соратник Прянишникова академик С. И. Вольфкович рассказывает, как он однажды спросил у Дмитрия Николаевича, старательно заносившего в блокнот выступление одного агрономического деятеля: «Зачем вы записываете? Ведь это чистейшая чепуха». Оратор рассуждал о том, что в лесу-де без всяких удобрений вымахивают сосны метрового охвата, и отсюда делал вывод, что пшеничная былинка в поле тоже как-нибудь без удобрения проживет. «Но как же такое можно оставлять без ответа, — возразил ему Прянишников, — ведь люди знают, что мы с вами тут же рядом сидели, всё это слушали. Нам не простят, если мы будем сидеть да помалкивать».

Жизнь показала, что Прянишников был прав. Он сражался далеко не с ветряными мельницами…

Еще одна страница жизни.

1942 год…

Беспримерный героический год обороны. Год собирания сил, передислокации промышленности, накопления резервов.

«Когда началась Отечественная война, — вспоминает старшая дочь Д. Н. Прянишникова В. Д. Федоровская, — моему отцу было семьдесят пять лет; он был еще полон энергии и продолжал много работать. Он крепко верил в нашу победу, несмотря на первые неудачи на фронте, и не допускал мысли, что фашисты могут ворваться в Москву. Поэтому он не хотел никуда уезжать. Но постепенно научная работа сокращалась: один за другим уходили на войну сотрудники лаборатории. Дел стало меньше, и отец увлекся новым вопросом. Выписал множество книг по истории борьбы славян с захватчиками и стал специалистом в этой области; несколько раз он выступал с докладами на тему «Гитлер и славяне» в Академии наук СССР и в Тимирязевской сельскохозяйственной академии.

Прятаться в бомбоубежище во время воздушных тревог отец ни за что не хотел, сколько его ни упрашивали. По вечерам, когда начинала выть сирена и по радио объявляли: «Граждане, воздушная тревога!», он велел лишь тщательнее завесить окна, а сам придвигался ближе к кипящему самовару и продолжал углубленно изучать книги по истории славянских народов. Грохотала стоявшая возле дома зенитка, от ее выстрелов звенели стекла, слышался рокот немецкого самолета, иногда вой фугасной бомбы, но отца как будто это не касалось, как будто и не было опасности».