Прыжок Волчицы
Шрифт:
Власть, унаследованная сыновьями Адель-кагана, хоть и не была столь могущественной, как у их великого отца, но сила была в ней, и никто не смел говорить о конце каганата. Надежда сохранялась. Не только для гуннского иля, но и для всей Степи. За ней и шёл – через всю Великую Степь – Аслан-батыр.… Вслед солнцу сияющему и встреч ветру манящему…
Не переправиться через Узю вплавь, да ещё с двумя лошадьми – слишком широка она. Но был паром, из брёвен огромных сооружённый, в одном из многочисленных селений рыбаков. Вёл он не на сам западный берег, а на остров, звавшийся Комушкай. Перевезли рыбаки гостя на тот остров. А оттуда – менее половины пути до нужного Аслану берега. И тут уже, держась рукой за петлю на шее одной из своих лошадей, а другой рукой сжимая крепко поводья
Жители рыбацкого селения запомнили тот день, после которого наступили холода, предвещая скорое и неотвратимое наступление зимы.
2. Город Баламир-кагана.
Случилось это во времена давние, когда завершилась победоносно яростная война с аланами, народом отважным. Много было пролито крови, но это ещё не конец был: аланы являлись частью державы великого готского короля Германариха, и предстояла новая война, не менее яростная, с готами, воинами бесстрашными, не знавшими никогда поражений. Стал тогда ханом Баламир, второй из великих гуннских вождей, и повёл он орду свою на запад. Хотя и была орда гуннская немногочисленна, но, то были воины умелые и бесстрашные, всадники неудержимые. Казалось, что для них не будет преград. Но доблести Баламир-хана, и отваги его воинов всё же не доставало для преодоления неприступных рубежей реки Тан, защищаемых стоявшими насмерть готами и герулами.
И явил тогда Дайчин-Тэнгри своё знамение. На Тамане случилось это. Один из гуннских дозоров, состоящий из юных егетов, добывая пропитание охотой прошёл далеко по полуострову, смотрящему на Таврию через море, бывшее в том месте узким. Пролив этот считался непреодолимым для войска, не имеющего кораблей.
И стояла на самом краю земли олениха. И вид её манил изголодавшихся охотников, которыми и был дозорный отряд. Бежать ей было некуда: с трёх сторон окружала олениху морская вода, а с четвёртой двигались к ней всадники, не достававшие луков и стрел, уверенные, что животное никуда не денется.
И случилось то, во что гуннские всадники не поверили бы, если бы не увидели того своими глазами. Вошло чудесное животное в воду солёную, и направилось прямо на алеющий закат, что опалял еле различимый, скорее угадываемый, чем видимый, берег далёкой Таврии. Уверенно двигалась олениха, не торопясь, с достоинством; оглядывалась иногда, и казалось уставшим егетам, что манит она за собою, зовёт войти в воду. Удаляющаяся фигура направлялась прямо в центр солнечного диска, красного, огромных размеров. Кровавая заря – знак Дайчин-Тэнгри, и поняли гунны, что это он указывает им путь через само море. И был то путь к победе, ведший к сердцу готского королевства, войска которого не были готовы к появлению врага со столь неожиданного направления. Закат тот алый, принявший священную теперь олениху, предрёк кровавый закат готского владычества и их короля Германариха. То был столетний старец, а отряд гуннов, которым открыт был путь – молодые егеты, удалые и неудержимые…
Так было… и возвысился Баламир-хан. Загремела по четырём углам света слава гуннской доблести…
Начинался новый день, и солнце поднималось над Узёй, не принося уже с собой зноя. Осень начиналась в стране агасиров. Поля были убраны. Стада и табуны приумножились, окрепли в это благодатное лето, обеспечивая достаток привольный, обещающий зиму не тягостную. Обильные благодарственные жертвы были принесены Тэнгри, а также Ер-Су благосклонной и Умай милостивой. Не забыты были и умершие, к которым
Теперь же закончились битвы доблестные, оставив память о себе, гордую в сказаниях и песнях победных, и тоску о славных походах в сердцах батыров удалых, приведших в трепет множество народов. Вернулась и гуннская орда обратно, сюда, в Адель-Куз благословенный, добытый когда-то Баламир-ханом, героем, первым из всех, и его батырами неустрашимыми на конях быстроногих. И предстояли теперь, казалось ханам агасиров и гуннов, мирные годы. Хотя Дингиз-каган и совершал ещё походы в Паннонию. Но то было данью сыновнему долгу и верности илю, чтимым им превыше всего: ведь там остались отдельные аймаки и разрозненные малые орды иля гуннского. Отцу его, небоподобному Адель-кагану, служили они верно, за честь, не за награду, и сын не мог оставить их на расправу германцам – законы степные не допускали такого…
Лето закончилось. Под небом синим, по траве зелёной сил набрались табуны лошадей, и стали готовы к походу осеннему. Дингиз-каган объявил сбор войска. Прибыли уже первые отряды. Многолюдным становился головной стан каганата, расположенный на правобережье Узи. Издревле жили люди в этом поселении, и второй раз уже становилось оно Великим станом державы гуннской; в первый раз сделал его верховным городом иля ещё Баламир-хан легендарный. Илькала… – это было поселение, огороженное деревянной стеной со всех сторон, кроме той, что выходила к берегу реки. Множество деревянных строений разных форм и размеров было здесь, а также множество шатров.
Начинался новый день, и солнце поднималось над Узёй…
В начале дня предстала Илькала взору Аслан-багатура. И увидел он множество знамён, на утреннем ветру развевающихся, над многими постройками величественными и шатрами, и над башнями сторожевыми. Множество шатров располагалось и вне опоясывающего Илькалу ограждения, – то отряды войск собирались, Дингиз-каганом призванные. Вид войск, расположенных во многих местах вокруг города – шатров не много, но большое количество кибиток, – сказал Аслан-батыру, что готовится поход. Осень – хорошее время для этого, но это должна быть поздняя осень, начало морозов. Сейчас же – рановато для боевого похода конницы: наступает время дождей и слякоти. Значит, есть на то причины у столь искушённого в войнах войска, как гунны и агасиры. Кто-то начал войну против них? Много уже дней Аслан-батыр шёл по землям агасиров, но не слышал ничего о каких-либо боевых действиях…
Солнце поднималось всё выше. Илькала приближалась, блеском развевающихся знамён на древках со значками сверкая; блеском шлемов и оружия стражников на башнях сторожевых, искусно сложенных из брёвен, сверкая; блеском крыш разноцветных, позолоченных, сверкая, и ярких шатров шелковых, – подобно украшению из камней драгоценных, светом переливающемуся, представала Илькала, взор радующая.
Огромный путь оставив позади, Аслан-батыр не торопился теперь: казалось ему, что здесь и будет конец его путешествия. И не мог предположить он, что всё это было лишь началом. Неузнаваемо изменился батыр, на путь этот вставший, что привёл его сначала к Золотым Горам, а теперь сюда, в Адель-Куз. В этом был великий смысл, но который ещё не виделся его внутреннему оку, и о котором он даже не подозревал…
И свершилось это в самой вершине дня: степей батыр, всадник с Золотых гор, о котором ходили уже легенды в Степи, подошёл к северным воротам Илькалы. Стражники беспрепятственно пропустили Аслан-батыра – ждали они его появления, наслышанные, и узнали тотчас. С нескрываемым удивлением, почтительным излишне, что не давало им смелости задавать ему вопросы, провожали они прибывшего взглядами, стараясь каждую чёрточку его внешности запечатлеть в памяти. Раньше Аслан-батыр возгордился бы от такого к себе внимания, но сейчас он был другим, и не возгорелся в нём огонь тщеславия. Даже наоборот: что-то в этом не по душе пришлось ему,.. словно приняли его за знатного бега. А ведь он же, внутреннее око в себе взрастив, не мог ощущать себя выше кого бы то ни было – таковой была теперь его суть…