Прыжок за борт
Шрифт:
Но среди матросов Брауна был один туземец Соломоновых островов, завербованный в юности и преданный Брауну; этот парень был самым отчаянным во всей команде. Он проплыл около пятисот ярдов до каботажного судна, держа конец кабельтова, который удалось смастерить, причем на этот кабельтов пошел весь бегучий такелаж шхуны. Было совсем тихо, и в заливе так темно, «как в брюхе у коровы», по выражению Брауна. Островитянин перелез через бульварк, держа в зубах конец каната. Команда каботажного судна (все тагалы) была на берегу, развлекаясь в туземной деревне. Два матроса, оставшиеся на борту, внезапно проснулись и узрели дьявола: он сверкал глазами, и, быстрый, как молния, прыгал по палубе. Парализованные страхом, они упали на колени, крестясь и шепча молитвы. Длинным ножом, найденным в камбузе, островитянин, не прерывая их молитв, зарезал сначала одного, затем другого; тем же ножом он терпеливо стал перепиливать канат из кокосовых волокон; наконец, перерезанный канат с плеском упал в воду. Тогда в молчании залива он тихо крикнул; банда Брауна, таращившая между тем глаза и напрягавшая слух в темноте, начала подтягивать свой конец кабельтова. Меньше чем через пять минут скрипнули мачты, легкий толчок, — и обе шхуны очутились рядом.
Не теряя ни секунды, команда Брауна перебралась на борт обретенной шхуны, захватив с собой ружья и большой запас амуниции. Их было шестнадцать человек: два беглых матроса, тощий дезертир с американского крейсера, пара глуповатых скандинавцев, мулат, кроткий китаец, исполнявший обязанности кока, а затем всякий сброд, шныряющий по южным морям. Ничто их не тревожило — Браун подчинил их своей воле; он, не страшившийся виселицы, бежал теперь от призрака испанской тюрьмы. Он даже не дал им времени перенести достаточное количество провизии. На море было спокойно, воздух пропитан росой. Они поставили паруса; с берега дул слабый бриз, и сырые паруса даже не трепетали. Их старая шхуна, казалось, тихонько отделилась от украденного судна и вместе с черной массой берега безмолвно провалилась в ночь.
Они отчалили. Браун подробно рассказал мне об их плавании через проливы Макассара. Это страшная история. У них было мало пищи и воды, они остановили несколько туземных судов и с каждого кое-что получили: с уведенным судном Браун, конечно, не мог заглянуть ни в один порт. У него не было ни денег, ни документов; правдоподобного объяснения он дать не мог и, конечно, попался бы. Арабская барка под голландским флагом, застигнутая врасплох ночью у Поуло-Лаут, где она лежала на якоре, дала немного грязного риса, связку бананов и бочонок воды. В течение трех дней погода была туманная, и шквал с северо-востока гнал шхуну через Яванское море. Желтые грязные волны окатывали голодную шайку. Они видели почтовые пароходы, совершавшие свои обычные рейсы, они проходили мимо судов с заржавленными железными боками, лежавших на якоре в мелководье, в ожидании перемены погоды или прилива. Английская канонерка, белая и нарядная, с двумя стройными мачтами, пересекла им однажды путь; в другой раз голландский военный корабль, черный, с тяжелыми мачтами, появился за кормой, медленно двигаясь в тумане.
Они ускользнули — не замеченные или не удостоившиеся внимания, — усталая банда беглецов, обезумевших от голода и гонимых страхом. Браун думал добраться до Мадагаскара, где надеялся, не рискуя нарваться на вопросы, продать шхуну в Таматаве или, быть может, получить на нее фальшивые документы. Но раньше чем пускаться в долгое плавание через Индийский океан, нужно было раздобыть пищу и воду.
Возможно, что он слыхал о Патюзане или же случайно увидел это слово, нанесенное мелким шрифтом на карте; должно быть, он разыскал название большой деревни у верховьев реки в туземном государстве, — деревни совершенно беззащитной, лежащей далеко от морских путей и подводных кабелей. Преследуя свои выгоды, это проделывал он и раньше, но теперь это сделалось абсолютной необходимостью, вопросом жизни и смерти, вернее — свободы. Свободы! Он был убежден, что раздобудет провизию — мясо, рис, сладкий картофель. Исхудавшая банда предвкушала пир. Быть может, удастся нагрузить шхуну местными продуктами и — кто знает? — раздобыть звонкой монеты! Можно нажать на кой-кого из вождей и деревенских старшин. Он говорил мне, что скорее готов был поджаривать им пятки, чем примириться с отказом. Я ему верю. Его шайка также ему верила. Они не ликовали громко, ибо были молчаливы, но быстро приготовились к делу.
Погода ему благоприятствовала. Несколько дней штиля привели бы к страшной катастрофе на борту шхуны, но благодаря береговым и морским бризам Браун меньше чем через неделю миновал проливы Сунда и бросил якорь у устья Бату-Кринг на расстоянии пистолетного выстрела от рыбачьей деревушки.
Четырнадцать человек уселись в шлюпку (шлюпка была большая, так как ею пользовались для перевозки груза) и отправились вверх по течению реки, а двое остались охранять шхуну, причем пищи было у них достаточно, чтобы не умереть с голода дней десять. Дул благоприятный ветер, и однажды после полудня большая белая лодка под рваным парусом подошла к Патюзану; четырнадцать отъявленных негодяев жадно смотрели вперед, держа пальцы на спуске дешевых ружей. Браун рассчитывал, что его прибытие вызовет ужас и изумление. Они подплыли как раз, когда кончился прилив. За частоколом раджи не заметно было никаких признаков жизни; первые дома по обеим сторонам реки казались брошенными. Выше виднелось несколько каноэ, шедших полным ходом. Браун был удивлен, увидав такой большой поселок.
Царило глубокое молчание. Ветер затих; они вытащили два весла и повели лодку к верховьям, намереваясь высадиться в центре поселка, раньше чем жителям придет в голову сопротивляться.
Но, по-видимому, старшина рыбачьей деревушки у Бату — Кринг ухитрился дать сигнал. Когда шлюпка поровнялась с мечетью (построенной Дорамином: здание со шпицами и резными украшениями из коралла), на площади толпился народ. Послышались крики, и вверх по реке понесся звон гонгов. Где-то наверху выстрелили из двух маленьких медных шестифунтовых пушек, и ядро упало в воду, подняв сноп брызг, засверкавших в лучах солнца. Вопящая толпа перед мечетью стала стрелять залпами; пули летели перпендикулярно течению реки. Лодку обстреливали с обоих берегов, и люди Брауна, обезумев, отвечали беспорядочными выстрелами. Весла были подняты.
На этой реке отливы во время половодья наступают быстро, и лодка, находившаяся по середине потока, почти скрытая в дыму, пошла задним ходом. На обоих берегах дым сгустился и ровной полосой тянулся ниже крыш, словно длинное облако, пересекающее склон юры. Воинственные крики, вибрирующий звон гонгов, глухая дробь барабанов, свирепые вопли, треск выстрелов — сливались в оглушительный шум. Браун был ошеломлен, но твердой рукой держался за румпель; им овладело бешенство и ненависть к этим людям, которые осмелились защищаться. Двое из его команды были ранены, и он увидел, что отступление отрезано несколькими лодками, отчалившими от частокола Тунку Алланга и остановившимися на реке. Он насчитал шесть лодок, переполненных воинами.
Окруженный со всех сторон, он заметил вход в узкую речонку — ту самую, куда прыгнул Джим во время отлива. Теперь вода стояла высоко. Введя туда шлюпку, они высадились и расположились на маленьком холмике в девятистах ярдах от частокола; теперь они возвышались над укреплением. Склоны холма были голые, но на вершине росло несколько деревьев. Они их срубили, чтобы устроить бруствер, и до наступления темноты укрепились на этой позиции; тем временем лодки раджи, соблюдая нейтралитет, оставались на реке. После захода солнца зажглись костры на берегу реки и между двойным рядом домов на суше, освещая черный рельеф крыш, группы стройных пальм, рощи фруктовых деревьев. Браун приказал поджечь траву вокруг своей позиции; низкое огненное кольцо под медленно поднимающимся дымом быстро скатилось вниз; кое-где по склонам холма с злобным громким треском загорелись сухие кусты. Выстрелами удалось зажечь траву подальше, но огонь угас у края леса и вдоль болотистого берега речонки. Полоска джунглей в сыром овраге между холмом и частоколом раджи остановила с этой стороны огонь; с шумом трескались стволы бамбука.
Темное бархатное небо было усеяно звездами. Над почерневшей землей поднимались завитки дыма; затем налетел ветер и развеял дым. Браун думал, что атака начнется, как только с приливом военные лодки, отрезавшие его отступление, получат возможность войти в речонку. Во всяком случае он был уверен, что попытаются увести его шлюпку, которая лежала у подножия холма, — темная масса на слабо отсвечивающей мокрой грязевой гряде. Но лодки на реке не продвигались. За частоколом и домами раджи Браун видел на воде их огни. Казалось, они лежали на якоре поперек реки. Виднелись и другие плавучие огни, перебирающиеся от одного берега к другому. Огни мерцали также у стен домов, тянувшихся вверх по берегу, до поворота реки, мерцали они и в глубине страны. Пламя больших костров освещало строения, черные сваи. Это был огромный поселок. Четырнадцать отчаянных авантюристов, лежавших за срубленными деревьями, подняли головы и поглядели вниз на этот город, растянувшийся, казалось, на много миль по верховьям реки и переполненный людьми. Друг с другом они не разговаривали. По временам они слышали громкий крик или отдельный выстрел. Но вокруг их позиции было тихо и темно. Казалось, о них забыли, — как будто возбуждение, заставившее бодрствовать всех жителей, никакого отношения к ним не имело, как будто они были уже мертвы.
ГЛАВА XXXIX
Все события этой ночи имеют исключительное значение, ибо создавшееся благодаря им положение оставалось без перемен до возвращения Джима. Джим отправился в глубь страны, где думал пробыть больше недели, и первыми военными операциями руководил Дэн Уорис. Этот смелый и сообразительный юноша («который умел сражаться, как сражаются белые») хотел немедленно разделаться с чужестранцами, но не мог справиться со своим народом. У него не было престижа Джима и репутации человека непобедимого. Он не был реальным воплощением непреложной справедливости и неизменной победы. Он хотя и пользовался любовью, доверием, восхищением, — все же был одним из них, тогда как Джим был из иной страны. Кроме того, белый человек — олицетворение силы — был неуязвим, тогда как Дэна Уориса могли убить.