Псалмы Ирода
Шрифт:
«Такой старый, — подумала Бекка, когда он спрыгнул в погреб и подставил ей руки, чтоб она дотянулась до люка и вылезла наверх. — Интересно, а сколько раз он в своих мечтах, набравшись храбрости, делал то, что потом сделал мой па, и поднимался выше, переставал быть просто парой рабочих рук? Но он так и не осмелился и, должно быть, завидовал моему па, который стал тем, кем ему уже никогда не бывать. Может, во сне он видел себя чем-то большим, но — Пресвятая Богоматерь! — как он наверняка радуется смерти моего бедного па!»
Да разве он один такой? Человек Адонайи тоже преобразился, его плоское лицо излучало
Но вдруг он ощутил ее запах, и его лицо тут же омрачилось.
— Лучше эту девку отвести прямо к Найже… Адонайе.
Пожилой кивнул, сморщив нос, когда резкий, ни с чем не сравнимый запах женщины в поре коснулся его ноздрей. Он злобно уставился на Бекку, как будто она совершила нечто непотребное специально назло ему.
«А все потому, что не может получить меня, — думала Бекка. — Как будто он мог раньше! Для этого мы с ним слишком близкие родственники. Разве что Поцелуй или Жест. Но Боже сохрани меня от того, чтобы разделить их с ним. Она взглянула на молодого и содрогнулась. Спаси меня и от этого. Хотя бы сейчас. Сейчас, когда я в поре, я для них как Ева. Никто не может взять меня, кроме…» Содержимое ее желудка поднялось почти к самому рту. Она стала молча молиться.
— Не торопитесь! — Тали подняла руку. Ее лицо горело лихорадочным румянцем, глаза пылали неестественным огнем. Она опустила факел в подвал хранилища; его свет исключал возможность скрыть здесь что-нибудь. — Где она? — крикнула она, осветив факелом кучу посевного зерна и какие-то тряпки, слишком небольшие, чтобы под ними можно было спрятать ребенка.
Бекка промолчала.
Юноша, по всей видимости, боялся Тали, шарахался от нее, как раз уже обжегшийся ребенок. Весь нерешительность и уважение, он заикаясь сказал:
— А может быть… Не может ли быть, что наши уже нашли ее?
Тали издала губами малоприличный звук — свидетельство ее презрения.
— Думаешь, я не знала бы об этом? Я тебе уже говорила — с остальными ее не было. — Она бросила на Бекку грозный взгляд. — Если ты полагаешь, что оказываешь услугу своей проклятой помешанной на Писании мамаше-наседке, то советую подумать еще раз. Она сама прикажет тебе принести ребенка и во всем подчиниться воле Господина нашего Царя. — Дикая пародия на смех сорвалась с губ Тали, поразив Бекку в самое сердце. — Да исполнится воля его, скажет она! Похоже, именно эти слова были на ее устах, когда Пол впервые овладел ею или когда она давала какому-нибудь другому идиоту Поцелуй Мира. Его воля исполнится, и если я дам ей больше утешения, чем она когда-либо давала мне, то пусть священный меч Царя Ирода поразит меня на этом месте!
— Иди с нами, Бекка, — сказал хуторянин тихо, но твердо. — Пожалуйста.
Она вышла вместе с ними из хранилища в мир, где рассвет уже начинал высвечивать поля. Бекка прикусила нижнюю губу, приказав себе не видеть того, что утренний свет должен был обнажить перед ее глазами. Вотще! Слишком многое случилось за ночь, и никто еще не успел убрать мертвецов.
Первым она увидела
Кровь в изобилии появилась дальше, когда они подошли ближе к дому. Вилли — сын Селены — лежал во дворе, раскинувшись в тачке; его кожа была болезненно желтой: кровь вытекла из покрытого загаром тела.
Тому, кто поймал его, видно, пришлось нелегко, пока он наконец не перерезал Вилли глотку. Рана была рваная, а лицо и руки мальчика покрыты множеством мелких порезов и царапин. Еще двое ребятишек, примерно того же возраста, что и Вилли, привалились к стене большого сарая, будто присели на корточки, чтоб сыграть в шарики. У них были проломлены головы.
Бекка вдруг обнаружила, что она тяжело дышит широко открытым ртом. Это произошло в тот момент, когда Тали и двое мужчин подвели ее к дому, где ждал Адонайя. Здесь стояла какая-то неестественная тишина, а в воздухе не чувствовалось никаких запахов, кроме неожиданно свежих и бодрящих ароматов чистого осеннего утра. Ни из кухни, ни из очагов дым не шел. Небо пачкали лишь клубы умирающего багрового сигнального дыма, размазываемого утренним ветерком.
«О мой Господь и Пресвятая Дева Мария, пусть окажется, что женщины уже приходили, — молилась Бекка. — Пусть будет так, что они были тут до меня, чтоб убрать своих мертвецов. Господь мой, только не дай мне стать свидетельницей этого, и я клянусь своей душой…»
Эту молитву ей не суждено было закончить. Они обогнули угол дома и увидели Кэйти и Рэй, стоявших на коленях возле самых маленьких. Дети лежали длинным рядом, уже раздетые — их ночные рубашонки были брошены в бельевую корзину, стоявшую рядом. Женщины подняли глаза, когда услыхали приближающиеся к ним шаги. Лицо Рэй испещрено полосками высохших слез, волосы всклокочены и висят космами вдоль лица. На коленях она баюкала крошечное искалеченное тельце девчурки, не достигшей еще и трех лет. Темные кудри девочки были еще темнее там, где запеклась ее кровь. Рэй пыталась завернуть маленькое холодное тельце в небольшой кусок грубой материи, но руки ее отказывались повиноваться разуму. Они были способны лишь на одно — прижимать ребенка к груди, баюкать его под тихий напев колыбельной песни.
У Кэйти глаза сухие. Это испугало Бекку даже больше, чем зрелище нескрываемого горя Рэй. Хуторская учительница горько улыбнулась и сказала своим «классным» голосом:
— Бекка, как я рада, что ты пришла. Ты ведь пришла нам помочь? Это прекрасно. Ты ведь знаешь, я Дел не могу доверить ничего важного. Толку от нее мало, а мы должны убрать все, что ты здесь видишь, еще до начала полдневной трапезы. Я не имею представления, что готовить, хотя вообще-то, по правилам, сегодня готовить должна Селена. Но и на Селену положиться нельзя. А уж от мужчин и вообще никакой помощи не получишь. Надо заготовить очень много дров, надо натаскать много сучьев — вот и все, о чем они думают. И еще они требуют, чтоб мы доставили им детей сегодня же утром, причем в полном порядке, а нас только двое, чтоб этим заняться.