Психоделика любви: Начало
Шрифт:
И Учихи не заметили, как голоса психов постепенно стихали, а им на смену пришел юркий, тяжелый топот. Итачи протянул руку сквозь прутья, успев коснуться кончиками пальцев руки брата. Саске сжал ладонь, но поймал лишь пустоту.
— Нет! Нет! Нет! Не бросай меня снова! Братик, где ты? Скажи хоть слово! — взревел младший Учиха и заерзал как распластанная лягушка, залегав руками. Он тянул руку к пустоте и не знал, что в рот Итачи засунули кляп и, повалив на пол, скрутили в смирительную рубашку, что старший брат беспомощно, мыча и плача, наблюдал, как Саске хватается за пустоту, стеная и умоляя, чтобы брат
Саске поднялся с трудом, не с первого раза, и, боясь вновь потерять равновесие, навалился на решетку, прислонившись к ней лбом. Тяжело дыша, он вслушивался в треклятую тишину, пытался поймать хоть один звук. Вот он. Шаги. Кто-то приближался к его палате.
— Итачи? — с надеждой позвал он.
— Итачи здесь нет, и никогда не было, — промолвил завораживающий, глубокий голос с хриплыми нотками.
Саске сжал прутья, заскрипев зубами, и разгневанно воскликнул:
— Он был здесь! Я слышал его голос! Я чувствовал его!
— Это лишь твое воображение, Саске. Ты принимаешь желаемое за действительное, ты сам усугубляешь свою болезнь, терзая себя наивными мечтами.
— Ты врешь мне, Обито! Итачи был здесь!!! Я знаю это!
Из тени вышел мужчина с уродливыми шрамами на правой половине лица. Держа руки в карманах медицинского халата, он остановился на расстоянии, достаточном, чтобы Саске не смог дотянуться до него.
— Твой брат бросил тебя, Саске, упек в психушку, и наслаждается жизнью, свободной от тебя.
— Ты мне лжешь! — всхлипнул Саске, медленно оседая на колени.
— Это правда. Даже несмотря на то, что ты изуродовал мое лицо в момент лечения, я все равно желаю тебе счастья. Я бы не стал тебе врать.
— Ты ведь тоже Учиха! Почему? Почему ты мне не поможешь? Выйди на связь с Итачи! С моим дядей Мадарой! Пожалуйста! Я так больше не могу!
— Скоро мы вылечим тебя. Потерпи еще немного. Скоро мы придем за тобой. — И взметнув полами халата, удалился в оковы тьмы.
Черное перо медленно оседало в свете мигающих операционных ламп. Лампы моргали, как мигает больной, пытающийся отогнать фантасмагорические видения. Казалось, перо повисло в воздухе, но Итачи знал: время в сером мире замедленно. Скучно-серый мир, который описывал Гаара, менялся, окрашиваясь в алый. Операционная лампа скрутилась в круг, представ луной на бескрайнем алом небе, плачущем вязкой капающей на лоб кровью. Перо легло на раскрытые в немом крике губы, проникло внутрь, растаяв горькой смолой. Она заполнила рот, не позволяя сжать зубы — смола застывала, так что не вдохнешь полной грудью.
— Сколько ставить вольт?
Голоса напоминали помехи сломавшегося телевизора — искаженные и слишком тихие, как шепот соседа за стенкой палаты.
— Ставь для начала 40, не хочу поджарить ему мозги в начале третьей фазы.
— За то, что он сделал, его бы следовало подключить сразу к седьмой.
— Ты так на меня смотришь, будто это я дал им ключи от восточной башни. Скажи спасибо этому придурку Обито с его идиотскими экспериментами.
Итачи медленно повернул голову. Полностью ало-прозрачное пространство, центром вселенной которой являлся он — на операционном столе, с зафиксированными
Он помнил эти голоса. Знал эти изуродованные лица. Нечеловеческая синяя голова Кисаме, что отцеплял иглу от вены. Какудзу с глазами дьявола прикреплял электроды к его груди. Орочимару, медленно настраивающий рядом стоящий аппарат со множеством горящих лампочек и тумблеров. Закончив приготовления, главврач подтянул две продолговатые трубки к вискам судорожно дышащего юноши.
— Что…что вы делаете? — полностью осипшим голосом нашел в себе силы прохрипеть Итачи, борясь с парализующей усталостью.
Оскаливший подбадривающую улыбку Кисаме развернулся, прижав согнутую руку к груди, и заговорил самым невинным и правдивым голосом, на какой был способен закоренелый садист.
— Мы проводим физиотерапию, Итачи. Это всего лишь электросон.
— Вводите ему вакцину 3а, — приказал четвертый человек, так и оставшийся инкогнито.
— Нет, нет, не надо.
Учиха тщетно заерзал, как змея, пойманная в ловушку, способная только извиваться и шипеть на своих обидчиков.
Игла пришпорила вену, и луна в пустом небе растроилась, вытянувшись в шеренгу.
— Начинайте электрошоковую терапию, — властно приказал неизвестный.
Сотни невидимых игл вонзились через виски, точно пущенная в голову пуля: они пробирались к самому мозгу, кусая и разрывая черепушку на части. В глазах каскадом, словно бенгальские огни, сверкали искры. Крик, доносящийся из потаенной глубины, разрезал перевернувшийся вверх-дном кровавый мир, полный боли и отчаяния.
Но крик переглушило тревожное карканье воронов. Вестники смерти, как настоящие ястребы, рассекали в небе, ожидая наживу, чтобы разорвать её в клочья, испить её смешавшихся с кровью слез.
Одна птица кружила над Учихой и, тревожно забив крыльями, приземлилась на живот пациента, наклонила голову вбок и запрыгала на тонких спичечных лапках. Клюнула на пробу в обнаженный торс. И будто поднесенный ей дар пришелся по вкусу, принялась шустро склёвывать кожу, вырывая по маленькому кусочку. Кусочек за кусочком. Пачкая крылья кровью, которая привлекла десятки парящих птиц, ринувшихся к кричащему в агонии Учихе. Перья лезли в рот и нос, резали глаза, бьющиеся крылья исполосовали лицо как лезвие скальпеля. Итачи превратился в одну большую изодранную кровоточащую рану. С выклеванными глазами, с вырванным одним проворным клювом языком, с пробитыми органами, ошметки которых глотали ненасытные птицы.
Крики больше не звучали сопровождающей музыкой. Итачи устал кричать как живой мертвец, тело которого еще не осознало свою смерть; он дергался в судорогах, запрокинув голову, и сжимал зубами фиксатор, пока Кисаме выжимал новые 40 вольт.
Стрелка опустилась к нулю, и выгнувшееся тело обмякло, как точкой кульминации прозвучал глухой хрип. Итачи уронил голову на бок, остекленевшие глаза смотрели вникуда.
— Что же, я был не прав. 3 фразу он, по крайней мере, пережил, — ворчливо процедил Какудзу, поймав на себе ехидный с проблесками гордости взгляд Хошикаги.