Психофильм русской революции
Шрифт:
Дверь отворилась, и среди общей тишины в комнате появился жандармский полковник Кобылинский с городовым и классическими «шпиками» в гороховом пальто.
– Что у вас тут за собрание?
– обратился к молодежи полковник.
Обычная нерешительная мотивация: обсуждаем-де учебные дела. Тогда молодежь еще не умела так нагло лгать.
Опытным взглядом обвел пожилой полковник комнату. Медленным, спокойным шагом подошел к дивану и добродушно опустился на него, спиною к той самой подушке, под которую неумело засунула курсистка пачки «Освобождения». Отечески повернувшись лицом к молодежи, полковник поучал ее тому, что собрания без разрешения не допускаются.
– По долгу службы должен произвести обыск.
– И он махнул рукой помощнику пристава.
Агенты и городовые пощупали столы, слегка
– Прикажете обыскать господ студентов?
Полковник отрицательно махнул рукой и отпустил свой персонал.
Стояла тишина. На лицах пламенных и некрасивых курсисток, недавно вдохновлявших юношей, появилось смущение, а сердце радостно трепетало в надежде: «Не нашли!».
Полковник молчал. Все стояли и сидели в ожидании. Спокойно засунул руку назад, за спину, и невозмутимо вытащил из-под подушки растрепанные листки «Освобождения».
– Ну, а это что? И на что вам нужна эта гадость? Вы, цвет России и будущий мозг ее, читаете эту мерзость, жаждущую поражения Русской армии! Скорее сожгите это, иначе я должен буду вас арестовать и причинить вам неприятности...
Немного говорил царский опричник и не задевал чутких струн самолюбивой русской молодежи. Спокойно встал, ласково простился и вышел...
Немного было сказано и после его ухода. В печке вспыхнул очистительный огонь, и пламя поглотило ядовитую отраву, которую вселял в душу молодежи растлитель земли Русской. Из страны, недосягаемой для рук царских жандармов, он вещал первый лозунг пораженчества: «Чем хуже, тем лучше». На крови русского солдата он сокрушал весь старый мир.
А в трагический для России день встретивший меня в одном обществе студент торжественно заявил: «Сегодня для меня радостный день: наших разбили под Цусимой!».
Через мои исследования прошла фигура крупного статиста русской революции, впоследствии возведенного в звание красного маршала, Ворошилова. Лично я его не видал, но в мои руки попал весь материал чека и Министерства внутренних дел Украины того времени, когда Ворошилов был там министром внутренних дел. В то время большевики еще не находились в фазе созидания своего режима, а стихийно разрушали старое. Поэтому министры были бездеятельны и никакой роли не играли.
Ворошилова мне охарактеризовала служившая в его министерстве русская княжна, моя хорошая знакомая. Не надо удивляться такому симбиозу: в это время служить у большевиков не считалось зазорным, ибо другого выхода для русской интеллигенции не было, и все стремились стать советскими служащими. Иначе предстояла перспектива умереть с голода. Она охарактеризовала Ворошилова как тупого, но честного идеалиста, целиком ушедшего в революционную идеологию. Последнюю же он понимал как кровопускание русской буржуазии и интеллигенции, ибо его тупой ум и невежество не могли одолеть тайн революции. Раньше, в период от Царицына до Киева, этот рабочий котельного завода оказался чуть ли не руководителем военных операций, и отсюда взошла звезда будущего маршала. Тогда передавали, что он вместе с офицером-латышом Круселем брал Екатеринослав. И опять переплелись нити жизни: Крусель когда-то во времена моего студенчества играл на скрипке в оркестре, которым я дирижировал. Он был убит под Екатеринославом, а его победные лавры пожал Ворошилов. Впрочем, насколько все это отвечает истине, не ручаюсь, так об этом говорили тогда.
В Киеве Ворошилов руководил всеми преступлениями большевиков и попал во главу чекистского триумвирата: Ворошилов - Петерс - Лацис, который и осуществил все августовские убийства в Киеве. Впоследствии палач-убийца превратился в красного маршала: надо думать, что в мировоззрении большевиков различия между бойней и битвой не существует...
Каким образом Ворошилов стал знатоком военного дела, об этом повествуют революционные легенды. Передавали, что будто бы он про -шел курсы академии красного Генерального штаба и самообразовался. Сомневаюсь, чтобы его тупые мозги могли воспринять военную науку, ибо чекистская бойня и поле сражения не одно и то же. Но характерно, что впоследствии даже эмиграция идеализировала Ворошилова и видела в нем чуть ли не спасителя России от большевизма.
Через многие годы только опыт показал, что ни бандит Ворошилов, ни террорист Пилсудский не могли быть военными маршалами, и что войска, ими ведомые, осуждены на разгром. Оказалось, что для военного дела нужно немного и знания.
По моему психофильму прогулялся и другой красный маршал, Тухачевский, правда еще тогда, когда он, будучи незаконнорожденным младенцем моего соседа-помещика и деревенской девки Мавруши, красовался в голубом пакетике, в пеленках, перевязанных ленточкой. Эта картина описана в моей книге «Без будущего».
Перед нами прошла длинная галерея чекистов и частью руководителей большевизма в реальных образах. Это были палачи революции, в большей или меньшей мере облитые русской кровью. Вне моего непосредственного кругозора остались многие главари этого движения и его идеологии. О многих из них, косвенно прошедших в моем поле зрения, я могу судить не лучше, чем другие, по рассказам очевидцев. В дальнейшем моем фильме пройдет другая галерея деятелей Белого движения, и также фигуры главных его руководителей непосредственно не попадут на мою ленту зрения. Сравнение этих двух групп очень поучительно. Много будет у белых вождей заблуждений, много будет вокруг них порока, и много неумного найдет историк в их идеологии, но нельзя же будет отрицать, что, насколько фигуры революции были проникнуты преступностью, пороком и злыми идеалами насилия, настолько вторая группа была одухотворена идеологией борьбы со злом и верила в светлые идеалы. Если она в целом сбилась с пути, это объясняется той психической эпидемией, которая захватывала решительно всех людей. Революционное движение было сплошь аморально, Белое движение стояло на строго моральных началах в абстракции. И если на руководителях его и лежит грех измены Царю и отречения от императорских заветов, то и это было не чем иным, как страшным симптомом повального предреволюционного безумия.
В смертной борьбе этих двух начал мы увидим и массакрации, и зверства, и пытки с обеих сторон, когда ожесточение дойдет до крайности. На полях сражения белых армий мы найдем повальный вывод в расход целых групп комиссаров, еврейских и латышских бойцов. Найдем и грабеж. Но все же его физиономия будет другая, и как основной мотив здесь найдем месть и возмездие, но не зло как принцип.
Одной группы мы совершенно не найдем на фильме русской революции - это настоящих контрреволюционеров, каковые имелись налицо во Французской революции. Не было совершенно контрреволюционных вождей, боровшихся за восстановление Императорского Престола и исторической России. Все Белое движение пошло под лозунгом построения новой России и воплями, что к старому возврата нет. Мы, контрреволюционеры, в преобладающем количестве влившиеся в белые армии, должны были таить свои вожделения, так как не время было бунтовать против белых вождей, из которых многие находились в добросовестном заблуждении момента. Оба движения - и монархическое, контрреволюционное, и непредрешенческое вылились уже впоследствии в эмиграции в новую, уже бескровную войну, также проникнутую ненавистью и страстями. В самом деле: старая Императорская Россия не дала ни одно -го борца за историческую традицию, и вся Россия безмолвно смотрела, как распинают ее Царя, не сделав ни одной попытки его спасти.
Это, пожалуй, можно было бы поставить в вину русскому народу, если бы пример других великих империй не показал бы, что и там сметалось прошлое и отрекались от истерических эмблем, корон и скипетров. Таково было время, и таков был в эти годы повальный бред всего человечества.
Во второй половине моего фильма мы уйдем от большевиков, ибо будем видеть их через завесу фронта, и если душа будет сжиматься от ужасов картин, нами переживавшихся, то надо всегда держать в памяти, что это было больное и подлое время, от которого валились все устои морали и права.