Психология искусства (вариант)

Выготский Лев

Полоний…А как ты отнесласьК его – как ты их назвала – залогам?ОфелияНе знаю я, что думать мне о них.Полоний…точней – совсем не верь.А клятвам и подавно…

Лаэрт себе и сестре истолковывает, как и Полонии, свои опасения просто – естественные опасения брата за ее девическую честь, обыденным и понятным языком. В Гамлете играет молодая кровь, он, может быть, и любит ее сейчас, но он принц, он в своем выборе не волен, он связан своим высоким положением, он «в себе не властен», он «подданный своего рождения», он не может сам устраивать свою судьбу, он должен считаться с одобрением народа – следовательно, ему нельзя верить и надо его любви остерегаться.

ЛаэртПусть любит он сейчас без задних мыслей.Ничем еще не запятнавши чувств.

Но

каким глубоким отзвуком грядущей трагедии звучат ого слова, имеющие в виду совсем не то, не таинственное озарение, отблеск грядущей скорби и несчастий, а будничное и обыкновенное рассуждение и опасение брата, дорожащего девической честью сестры. Но не все ли здесь, в этой трагедии, имеет два смысла:

Подумай, кто он и проникнись страхом —По званью он себе не господин.Он сам в плену у своего рожденья.Не вправе он, как всякий человек,Стремиться к счастью. От его поступковЗависит благоденствие страны.Он ничего не выбирает в жизни,А слушается выбора другихИ соблюдает выгоду народа.Поэтому пойми, каким огнемИграешь ты, терпя его признанья…и т. д.

Опять: свяжите это с «до тех пор, пока» … Лаэрт чувствует, что «эта машина» принадлежит не Гамлету – он раб своего рождения, он в себе не властен. Опять намек на трагедию рождения – «зачем я был рожден»… Итак, в отношении к Офелии – обе эти стороны Гамлета обрисовываются очень ясно: он еще наполовпну здесь, как все, он любит девушку – Офелию, но уже наполовину (в предчувствии) не свой, его «машина» не ему принадлежит, он раб своего рождения, он не сумеет любить, любовь кончится гибельно – уже есть предчувствование таинственное, озаряющий намек грядущей трагедии любви Гамлета к Офелии.

Таков Гамлет до явления Тени: весь предчувствие, весь полузнание, полуздесь – полутам, на пороге двух миров. Тень вовсе не извне навязывает ему месть. Он, гам не зная того, идет навстречу Тени.

ГамлетОтец – о, вот он словно предо мной! (I, 2), —

говорит он вдруг пришедшим рассказать ему о явленпп Тени, он чувствует ее приближение. Вот разгадка всего Гамлета: он все время видит в очах души отца [78] .

78

Dr. Onimus (по К. Р.) видит в этих словах самое краткое и самое верное определение галлюцинации. То обстоятельство, что Шекспир не ограничился галлюцинацией, потом подтвержденной представлением, а так «размазал» (разработал) явление Тени, показав ее зрителям и заставив Гамлета увидеть ее не только «очами души», думается нам, служит достаточным опровержением взгляда на Тень как на галлюцинацию Гамлета (см. брошюру АН. Кремлева «О тени отца Гамлета и шекспировской трагедии»). В Гамлете есть что-то сомнамбулическое.

ГорациоГде, принц?ГамлетВ очах души моей, Гораций.ГорациоПредставьте, принц, он был тут ночью.ГамлетБыл? Кто?ГорациоКороль, отец ваш.ГамлетМой отец?ГорациоСпокойнее. Сдержите удивленьеИ выслушайте. Я вам расскажу,Меня поддержат эти очевидцы, —Неслыханное что-то.ГамлетПоскорей!

В напряженнейшем изучении выслушивает он удивительный рассказ (опять рассказ!) Горацио о привидепип, не перебивая его ни словом, – в молчании. В превосходной картине изумления, удивления, но не чрезмерного, не потрясенного, с каким Гамлет выслушивает это в картине, выдержанной с изумительной художественной яркостью, сказывается все отношение Гамлета к Тени. Едва рассказ окончен, как он со стремительностью, перехватывающей слова поспешностью начинает расспрашивать, как о деле – опять удивительном, но не чрезмерно: где это было, говорили ли с ним?

ГамлетЯ слов не нахожу! [79]

И только: это очень странно – не больше. Ни одно слово не повторяется здесь столько раз, как strange.

ГамлетДа, да, все так. Сейчас я успокоюсь.Кто ночью в карауле?Марцелл и БернардоМы, милорд.ГамлетОн был вооружен?Марцелл и БернардоВ оружье.ГамлетВ полном?Марцелл и БернардоВо всем.ГамлетИ вы не видели лица?ГорациоНет, как же, – шлем был с поднятым забралом.ГамлетИ что ж, он хмурил брови?ГорациоНет, смотрелСкорей с тоской, чем с гневом.ГамлетОн

был бледен? Иль красен от волненья?ГорациоБел, как снег.ГамлетИ не сводил с вас глаз?ГорациоНи на минуту.ГамлетЖаль, не видал я!ГорациоВас бы дрожь взяла.ГамлетВсе может быть.И что ж, он долго пробыл?ГорациоЯ мог легко бы до ста досчитать.Марцелл и БернардоНет, дольше, дольше.ГорациоНет, при мне не дольше.ГамлетС седою бородою?ГорациоНе совсем.С едва посеребренной, как при жизни.ГамлетЯ стану с вами на ночь. Может статься,Он вновь придет.ГорациоПридет наверняка.

79

В оригинале: «This very strange» (Это очень странно). – Ред.

В напряженной и прерывистой экспрессивности этого разговора {35} с яркостью обрисовывается это полуудивлеппе Гамлета – точно он узнал нечто удивительное, но что и раньше видел в очах своей души, точно подтвердилось и оправдалось в действительности прежнее ощущение его. Гамлет не ужасается – Дух его ужаснул бы, – его удивляет, как исполнившееся пророчество его души. И он сам идет навстречу Тени, сам хочет ее обо всем спросить, выведать.

35

Тен-Бринк так говорит об этом художественном приеме Шекспира: «Все эти и подобные им приемы имеют следствием то, что в нас не может возникать сомнение касательно действительности видимого и слышимого нами. Если приводится рассказ о событии, при котором мы сами не присутствовали или в истинность которого нам трудно поверить, хотя мы и были очевидцами его, то автор никогда не преминет убедить нас в действительности этого происшествия разными незначительными подробностями, о которых вспоминают рассказывающие, а часто и тем, что рассказывающие противоречат друг другу в подобных мелочах». Приводится эта сцена расспросов Гамлета о явлении Тени.

ГамлетИ если примет вновь отцовский образ,Я с ним заговорю, хотя бы ад,Восстав, зажал мне рот.А к вам есть просьба.Как вы скрывали случай до сих пор,Так точно и вперед его таите,И чтобы ни случилось в эту ночь,Доискивайтесь смысла, но молчите.

Он уже предчувствует неизреченность тайны – заклинает молчать – всему давать смысл молча (это тоже надо запомнить на все чтение дальше) – как все построено на молчании. Он сам идет навстречу Тени, что-то тянет его. Заклинание молчать – предчувствие страшной клятвы на мече; да и вообще вся сцена (прежде встречи с Духом, он встречается с ним в рассказе в разговоре!) – предварение, отблеск, предчувствие сцены явления Тени Гамлету (еще художественная деталь: при определении времени – очевидцы расходятся, определить пребывание Тени на время нельзя, потерялось чувство, расстроилось время – отзвук (того, что) «время вышло из пазов»). Удивителышй разговор в «отражениях» показывает всю ужасную реальность явления Тени. Сам Гамлет знает почти все:

ГамлетОтцовский призрак в латах! Быть беде!Обман какой-то. Только бы стемнело!А там терпенье: всякой тайны следСо дна могилы выступит на свет.

Он чувствует, как нарастает открытие тайны, он знает, что она прорвется сквозь толщу поваленной на нее земли. Пока о волнении скорби говорит этот ужасный стих: «А там терпенье…» Точно два тока идут в пьесе, не встречаясь друг с другом, но странно притягивающихся один к другому. Тень ищет Гамлета – Гамлет идет сам к Тени: «…только бы стемнело!» Это страшным рыданием срывается у него с уст. Когда токи сойдутся, когда Гамлет узнает все, он восклицает: «О, мои прозренья!» – он предчувствовал все. В этом весь Гамлет до явления Тени {36} . Еще одна деталь разговора, решающая и важная: Тень, рассказывает Горацио, бледна и глядела со скорбью. Вот уже (до явления Гамлету Тени) источник скорби в трагедии и в Гамлете: это потусторонняя, замогильная скорбь, скорбь из той страны безвестной, откуда явился призрак, скорбь из могилы, отсвет замогильной, нездешней скорби отца, призрака – в лице Гамлета.

36

Эта предчувственность трагедии отмечается часто многими критиками. Так, о предчувствиях Лаэра и Полония говорит г-жа Джемсон (она хорошо говорит о неизреченности любви Офелии: «Любовь Офелии, которую она ни разу не выговаривает, подобна тайне, скрытой ею от себя самой и долженствующей умереть тайною в наших сердцах так же, как в ее собственном сердце»): «Когда ее отец и брат находят нужным предостеречь ее простодушие, дать ей урок житейской мудрости… мы тогда уже чувствуем, что все эти предостережения и уверения слишком поздни; потому что с той самой минуты, когда является она среди мрачного столкновения преступления, мести и сверхъестественных ужасов, мы предчувствуем уже, какова должна быть судьба ее».