Психология национальной нетерпимости

Чернявская Юлия

Мы хотим вернуть их туда, куда они не хотят. Именно поэтому выбор между отдачей территорий или их аннексией — не имеет решения в рамках морали: оба варианта несправедливы и аморальны. Нравственного, с либеральной точки зрения, варианта здесь нет.

С кем же мы можем сговориться, какая группа заинтересована в мире с нами? Мы, со своей стороны, все до единого заинтересованы в мире, даже те, кто стоит за неделимый Израиль. Кто же заинтересован в мире с другой стороны, и с кем мы хотим заключить мир? Разговор о том, что у нас нет партнера, более серьезен, чем думают. Иордании или Саудовской Аравии выгодно нынешнее состояние. Они наслаждаются миром. Война грозит только нам. Ведь она не начнется, если они не захотят. Они даже фактически торгуют с нами. Зачем им формальный мир, который их свяжет по рукам и ногам? Да еще даст возможность евреям беспрепятственно разъезжать по их странам. Они приезжают к нам, когда хотят. Считается, будто Хуссейн хочет мира, потому что хочет территории. Но в действительности ему не нужны эти территории, его страна все равно живет на саудовские субсидии, производительной она от присоединения территорий не станет. Египет давно уже заявил, что ему не нужна Газа. И уж точно никому не нужны опасные палестинцы. Тогда у нас остаются только три опции: все-таки как-нибудь всучить территории

Иордании; отдать их палестинцам; или оставить их себе. Первая опция, как я уже сказал, безнравственна; но она еще и приведет к кровавой бойне на наших границах, которая кончится победой самых крайних элементов и в которую нам, поэтому придется вмешаться; все кончится тем, что эти территории снова окажутся в наших руках. Во втором варианте возникнет конфликт между феодальной структурой и радикальными, европеизированными беженцами (сейчас вспышку этого конфликта еще сдерживает израильская администрация; но они уже и сейчас люто ненавидят друг друга); этот конфликт тоже приведет к гражданской войне, в ходе которой они обратятся к соседям, и нам опять придется их завоевать. Таким образом, куда бы мы ни кинулись, нас всюду ожидает один и тот же грандиозный вызов: необходимость освоить и ассимилировать большую арабскую группу, принять ее в какой-то форме в свои объятия. Это ужасно. Мне это безумно несимпатично. Я всей душой против наличия большой арабской группы внутри Израиля. Я не хочу с ними сливаться. Демократический, европейский характер нашего государства от этого страшно пострадает. Но я не вижу иного варианта. Есть, впрочем, еще один вариант, который, однако, не может осуществиться из-за нашего либерализма: если бы мы осознали себя военной ордой, отделились от них железной стеной, но стеной подвижной — как только нужно, мы ее подвигаем в их сторону, в сторону их государства. Но мы на это не способны; как только мы заключим мир, наши евреи немедленно откажутся вмешиваться в их дела. Мой вариант не означает, что мы должны эти территории аннексировать вместе со всеми их жителями: в ходе реальной политической борьбы, возможно, удастся от каких-то из упомянутых групп отделаться. Ведь мы не слепые участники исторического процесса и должны бороться за наш, более европейский облик будущего. Тем, кто останется, можно предоставить гражданство, — но лишь тем, кто этого захочет. И меня не волнует, что кто-то останется израильтянином второго сорта — я уже говорил, что проблема здесь не в том, чтобы восторжествовала абстрактная справедливость или абстрактная мораль. В этом смысле меня не пугает даже идея трансфера; я не принимаю ее лишь потому, что она неосуществима технически. И в этом вся суть проблемы. Дело не в том, чего мы хотим. Надо искать, что мы можем.

Я не хочу уходить в политические детали, вроде того, аннексировать или не аннексировать территории, дать или не дать палестинцам полноправное гражданство. Вызов, стоящий перед нами, совсем не в этом. Его нужно рассматривать в том более широком онтологическом контексте, с которого я начал. Мы находимся на острие христианско-мусульманского, европейско-арабского конфликта. И до тех пор, пока мы будем ощущать себя прикованными к европейскому миру, выхода мы не найдем. Для того, чтобы принять и реализовать намеченный мною выход, нужно отказаться от многого в нашем прошлом. Мы сможем ассимилировать часть арабов только в том случае, если частично ассимилируемся среди них сами. Мы перестанем быть чистыми европейцами, мы станем промежуточной группой не в географическом или политическом смысле, а в культурно-историческом. Станем той промежуточной цивилизационной группой, которая, быть может, призвана осуществить их конечное примирение, которая, быть может, имеет поэтому большую жизнеспособность, чем обе они в отдельности. Быть может, это и есть еврейская миссия, — но тогда она заставляет понимать нашу «избранность» не в моральном, а в культурно-историческом смысле. Ведь был же когда-то иудаизм исходной колыбелью этих двух культур, которые из него произошли. И следует понимать: такой выбор не означает измену нашему еврейству, еврейскому характеру государства. На самом деле он означает возвращение к подлинному еврейству. Сегодня все мы, пришедшие из Европы, вовсе еще не евреи, мы в значительной мере еще христиане. Подлинное еврейство, еврейство для себя, всегда имело те элементы, из которого выросло и мусульманство. Сегодня оно имеет многие элементы христианства, но не имеет никаких элементов мусульманства. Даже сефарды в арабских странах больше тяготели к европейской культуре. Поэтому возвращение к подлинному еврейству означает угрозу для чересчур оголтелых европейцев среди евреев. Но оно не означает утраты еврейского характера нашего государства. Даже принятие арабов не означает такой угрозы: ведь это им придется приспосабливаться к нашему государству, не наоборот. Я не предлагаю немедленно дать им полноту гражданских прав, напротив, я за то, чтобы сколько можно — не давать. И всячески сопротивляться левантизации. Но в отдаленной перспективе я не могу не признать, что они все равно внедрятся в нашу среду. И в этой отдаленной перспективе израильтяне станут непохожими на американских евреев. Это будет другой народ.

Если же говорить о политических перспективах, то я думаю, что это нынешнее восстание явилось серьезным историческим уроком. И я надеюсь, израильские лидеры его поняли. Когда, в результате всех нынешних маневров, окончательно выяснится, что арабские лидеры не хотят решать этот вопрос, ответственное израильское правительство вынуждено будет принять закон о статусе территорий. И разработать инструкции, которые дадут палестинцам такой уровень прав, который позволит им существовать. По крайней мере, беженцам. Поскольку их не возьмет ни одна арабская страна, нам самим придется взять их на свое обеспечение; видимо — вместе с территориями — или с какой-то их частью (если Хуссейн, жаждая американской помощи, заберет другую часть вместе с ненужными нам палестинскими группами, готовыми с ним ужиться). И это будет грандиозный исторический шаг. Предпринять его должен (и может) именно Израиль. Мы сами загнали их в тупик, мы сами должны их оттуда вывести. Конечно, мы можем — чисто технически — и дальше сохранять статус-кво; но этим мы только готовим следующий раунд борьбы. Аннексировать все территории, как призывают сторонники неделимого Израиля, тоже технически возможно; но израильское общество на это не готово, оно с этим не согласно. А поскольку политика — искусство возможного, значит, — это невозможно. Кроме того, нам попросту некем заселить эти территории. Ведь ночевать в Сануре, в этой деревне художников, недавно созданной В. Богуславским, — это не означает заселять территории. Нас могла бы спасти от всех проблем только большая алия из России, Европы

и Америки. Тогда опасность арабизации отошла бы на задний план, а для удержания территорий появилась бы мощная моральная мотивация.

* * *

Программы всех политических партий составлены так, что на равных основаниях включают реальные условия и требования соответствующих групп населения, и утопические пожелания, характеризующие только уровень наивности основателей. В жизни люди не отличают объективных закономерностей от своих пожеланий. Когда они требуют справедливости, они не учитывают, что справедливость, возможно, не в их пользу. Как сказал однажды Омар Хайям: «Если бы небо справедливо распределяло удачу, быть может, ты бы никогда ее не дождался». Де-Голль, уступивший в войне с Алжиром и впустивший всех желающих алжирцев во Францию, не знал, что этим он подготовил сегодняшнюю ситуацию, в которой 15 процентов проголосуют за фашизм. Так и у нас, когда Херут провозглашал свой лозунг: «Израиль в исторических границах» — вероятно, не все его члены ясно себе представляли, что они, в сущности, обрекают нас на бинациональное государство. А когда Мапам говорит о необходимости компромисса и отступления, вряд ли они понимают, что именно эти их требования исключают возможность заключить приемлемый компромисс. И участники «Мира сегодня» вряд ли осознают, что увеличивают вероятность войны. Ибо от войны нас защищает не добрая воля с обеих сторон, а трезвая оценка военной опасности, по крайней мере, с одной из них. Когда я говорю о том, как я вижу ситуацию, я сознательно избегаю своих собственных пристрастий. Я не хочу сливаться с арабами и предпочел бы сугубо европейский облик нашей страны. Я уверен, что арабский труд подрывает трудовую мораль в нашей стране и искусственно задерживает наш технический прогресс. Я думаю, что сосуществование с арабами погружает нас в пучину коррупции, из которой еще неизвестно, вынырнем ли. Но я не могу не видеть, что нам некуда от них деваться, и мы должны приготовиться к этому. Я не могу ощутить сочувствия ни к правым, которые призывают эту напасть на нашу голову, ни к левым, которые надеются, что, закрыв глаза, мы лучше увидим наше чудесное спасение, то есть, уступив арабам, удовлетворим и остановим их наступательный пыл. Я думаю, что мы должны отталкиваться от арабов настолько, насколько это возможно, но сохранить довольно здравого смысла, чтобы угадать меру возможного и не опрокинуть это море себе на голову. Всякая беда содержит и хорошую сторону. Тесное сосуществование с арабами, может быть, научит нас ценить евреев и сплотиться теснее. В конце концов, Израиль был создан и сорок лет сохранялся благодаря чуду. Я уверен, что чудо произойдет и сейчас и спасет нас. Как сказал великий математик Даламбер: «Полагаться на Божью волю — вовсе не значит строить на шатком основании».

Воронель А. И остался Иаков один. — Израиль, 1991, с. 130–156.

Наталья Иванова. Интеллигенты: подстрекатели или миротворцы?

Цепная реакция: началось в Казахстане в декабре 86 года, по нарастающей развивалась в других точках страны — Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Фергана, Сухуми… По нарастающей — число жертв, глубина конфликтов, степень жестокости, травмированности, последствия которой непонятно как будут (и будут ли?) изжиты.

В ситуации бессилия власти обязана брать ответственность на себя национальная интеллигенция. Она могла бы предложить те или иные выходы из этого создавшегося тупика. Пока народ, интеллигенция, человек не заявят о своем отношении, о своей ответственности по отношению к процессам историческим и современным, до тех пор национальная травма не будет залечена, а ситуация не может быть исправлена.

Так или иначе мы начинаем осознавать ту неправду, в которой нас воспитывали, в которой нас взрастили: неправду о «союзе нерушимом республик свободных», который «сплотила навеки великая Русь».

На Съезде народных депутатов была образована комиссия по расследованию пакта 1939 года и его последствий для Литвы, Латвии и Эстонии. Как это они оказались в составе «союза нерушимого республик свободных» и допустимо ли, морально ли объявить их вхождение «свободным»?

Можно, конечно, сказать, что это все происходило не при нас и что мы не несем за это никакой ответственности и тем более не чувствуем никакой вины. Но я думаю, что это будет неправильно. До тех пор, пока наша русская интеллигенция не скажет о чувстве своей ответственности, до тех пор, пока мы будем заботиться только о своей нации (которая действительно сегодня находится в тяжком социальном и нравственном состоянии), до тех пор ситуация не изменится и будет лишь усугубляться.

Как только начинается конфликт, как только получается, что народ, который некогда благородно предоставлял свой кров, свою защиту народу обиженному и униженному, ныне не поднял свой голос против утыканной гвоздями дубины, использованной против другого народа, тут мы теряем ощущение беды другой нации, начинаем говорить, что это некие вненациональные «отдельные представители» и вообще неизвестно кто. Ну да, тех, кто убивал, насиловал, сжег сотни домов, можно назвать бандитами, а тех, кто митинговал, экстремистами. Но ведь десятки тысяч людей, поддерживавших на площади их лозунги, экстремистами не назовешь — это уже народ. Что же это было? Попытка геноцида, попытка в лучшем случае — изгнания, в худшем — истребление турок-месхетинцев. Говорят, что повидавшие на своем веку судмедэксперты удивлялись изуверству, с каким совершались убийства; а военные, видевшие Сумгаит и Закавказье осени 1988-го, говорили, что «там были цветочки».

Можно ли сказать, что виноваты «отдельные представители»? Когда речь идет о межнациональном конфликте, любой человек другой национальности, той, «отдельные представители» которой участвовали в погромах, должен, по-моему, ощущать ответственность за происходящее, он должен открыто заявить о том, что либо разделяет, что делается, либо протестует. И пока мы не будем протестовать, не будем открыто, не боясь обвинений в «предательстве» своего народа, выражать точку зрения, ничего не изменится и мы будем идти не за народом, а за толпой.

Мы находимся в очень тяжелой ситуации еще и потому, что пока не представляем себе степени той национальной травмы, которая была нанесена многим народам нашей страны войной с Афганистаном. То, что наше государство на протяжении девяти лет вело войну против другого этноса, беззастенчиво утверждая, что эта война носит справедливый характер, меж тем как несчастные мальчики-«афганцы» гибли в неправедной войне, уничтожая население, это ужасно. Ужасно и то, что это был цвет народа, наши молодые, наш генофонд, а ведь 40 миллионов мы уже потеряли на протяжении семидесяти лет, так вот надо было еще и этот, остаточный генофонд вырубить, и не просто вырубить, а травмировать молодых участием в такой войне. Мы еще будем разбираться в последствиях всего этого, потому что тут заложена мина замедленного действия.