Психология социализма
Шрифт:
Даже в самых точных науках приблизительные выводы суть единственные, которые может достигнуть наш слабый ум. Но такой ум, о каком говорит Лаплас, «который в каждый данный момент распознавал бы все оживляющие природу силы и взаимное положение населяющих ее существ, если притом он был бы достаточно обширен, чтобы подвергнуть анализу все эти данные, такой ум в одной формуле мог бы выразить движения величайших тел вселенной и легчайшего атома. Такому уму было бы все ясно: будущее, как и прошедшее, было бы у него как перед глазами».
Мы не знаем, появлялся ли хоть водном из миллионов миров, совершающих ,свой безмолвный путь по небесному своду, такой ум, о каком говорит Лаплас, ум, который мог бы прочесть в окружающем нас тумане происхождение человека, фазы его истории и тот час, когда для последних существ на нашем остывшем шаре наступит последний
Величайшие умы — Кант, Стюарт Милль и новейшие психологи, например, Гумплович, утверждают, что если бы психология личностей и народов была хорошо изучена, то мы могли бы предусматривать их действия. Но это лишь значит высказывать, только в другой форме, ту же гипотезу Лапласа, т. е. предполагать известными элементы слишком многочисленные, чтобы мы могли их знать, с взаимодействием слишком сложным, чтобы мы могли подвергнуть его анализу.
Итак, нам следует довольствоваться сознанием, что нравственный мир также подчинен известным законам, и решительно отказаться от мысли знать последствия этих законов в будущем.
Это понятие о неизбежности, которое современная наука все более и более старается установить, не есть пустая, совершенно для нас бесполезная теория. Оно, по крайней мере, приучает нас быть терпеливыми и позволяет приступать к изучению социальных явлений с хладнокровием химика, анализирующего какое-нибудь тело или исследующего плотность газа. Оно учит нас точно так же не раздражаться событиями, идущими вразрез с нашими понятиями, как не раздражается ученый при неожиданном результате произведенного им опыта. Философ не может негодовать на явления, подчиненные неизбежным законам. Следует ограничиваться установлением этих явлений в уверенности, что ничто не могло бы помешать их осуществлению.
§ 2. ПРЕДВИДЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ЯВЛЕНИЙ
Итак, социология должна ограничиваться регистрацией явлений. Каждый раз, когда ее приверженцы, даже самые прославленные, такие как Огюст Конт, пытались вступить в область предсказаний, они ошибались самым плачевным образом.
В особенности государственные люди, живущие среди политических событий и, казалось бы, более искусные в наблюдении за их течением, менее всего умеют их предусматривать.
«Сколько раз, — пишет Фулье, — события опровергали предсказания пророков! Наполеон когда-то предсказал, что Европа скоро будет оказачена. Он же предсказывал, что Веллингтон водворит в Англии деспотизм, потому что этот генерал слишком велик, чтобы остаться обыкновенным частным человеком».
«Если вы даруете независимость Соединенным Штатам, — говорил не более прозорливый лорд Шельборн, — солнце Англии закатится, и слава ее навсегда померкнет».
Берк и Фокс соперничали между собой в ложных предсказаниях относительно французской революции; первый из них утверждал, что вскоре Франция «подвергнется разделу, как Польша» [65] . Мыслители всякого рода, чуждые живой действительности, почти всегда оказывались более прозорливыми, чем простые государственные люди. Ведь никто иной, как Руссо, как Голдсмит предсказали французскую революцию; Артур Юнг предвидел, что во Франции после кратковременного периода всяких насилий и неистовства «наступит прочное благоденствие как результат реформ». Токвиль за тридцать лет до самого события предсказывал, что южные штаты в Американской республике сделают попытку к отделению. Гейне говорил за много лет вперед: «Вам, французам, следует бояться освобожденной и объединенной Германии более, чем всего священного союза и всех казаков вместе взятых». Кинэ в 1832 г. предсказывал перемены, происшедшие затем в Германии, предугадал роль Пруссии, угрозу, нависшую над головами французов, и попытку железной руки вновь захватить ключи Эльзаса. И все это потому, что у большей части государственных людей, поглощенных событиями настоящей минуты, близорукость делается естественным состоянием.
65
Эдмунд Берк и Чарльз Фоке были членами вигов (партии аристократов и крупной буржуазии) и осуждали Французскую
Это действительно есть их естественное состояние, и не трудно понять, что философы, умеющие не поддаваться интересам минуты, могут иногда высказывать очень верные предсказания. В своей вступительной речи во Французской академии Дешанель, бывший тогда президентом палаты депутатов, показал, насколько ошибочны могут быть предсказания государственных людей и насколько точны предсказания философов.
В продолжение тридцати лет слепая дипломатия, направляемая еще более слепым императором, ничего не видела, ничего не понимала, не могла ничего предусмотреть. Цепляясь за неопределенные принципы, столь же ребяческие, как принцип национальностей, она вызывала войны, вроде войны с Австрией за Италию, послужившей причиной всех наших бедствий [66] . В течение этих тридцати лет простой философ Эрве совершенно ясно предвидел последующие события.
66
Имеется ввиду сражение при Аустерлице в 1805 г.
За семь лет вперед он предсказал австро-прусскую войну 1866 г., а после Садовы [67] , когда крайне недалекие дипломаты и журналисты радовались успехам Пруссии, которая, разгромив Данию и Австрию, готовилась сразить и Францию, Эрве писал: «Не вступая в бой, Франция только что потерпела наиболее серьезное после Ватерлоо поражение. Война между Францией и Пруссией неизбежна. Она будет внесена в самое сердце той или другой из этих стран». Единственным еще не исполнившимся предсказанием этого мыслителя является поединок между германцами и славянами.
67
Т. е. после разгрома австро-саксонской армии под городом Садова в 1866 г.
Для того, чтобы предвидеть все это, конечно, был необходим лишь светлый здравый ум, а государственные люди принимают слишком близкое участие в текущих событиях, чтобы проявлять такой ум. Совсем недавно, во время осады посольств в Китае, ни один из проживавших в Пекине дипломатов не предвидел грозивших им событий и последовавшей затем войны [68] , дорого стоившей. Их интересовали гораздо больше вопросы этикета, чем то, что происходило вокруг них.
Между тем, у них не было недостатка в предупреждениях, но они исходили извне, от лиц, мнение которых, очевидно, не могло приниматься в расчет, так как они не принадлежали к дипломатическому кругу. Тотчас после захвата Киао-Чау, довершившего ряд нарушений прав Китая со стороны западных народов, морской офицер Л. де Соссюр предсказывал в «Journal de Geneve», что «чаша вскоре переполнится и очень скоро разразится государственный переворот, который, по всей вероятности, начнется с низложения императора».
68
Имеется в виду китайско-французская война 1884-1885 г.г.
Как бы то ни было, философ должен быть всегда довольно осторожен в своих предсказаниях, не идти в них далее лишь очень общих указаний, выведенных главным образом из глубокого изучения характера рас и их истории, а во всем остальном ограничиваться установлением фактов.
Оптимизм или пессимизм, какими мы окрашиваем установление фактов, представляют собой только известные оттенки изложения, могущие облегчить эти объяснения, но не имеющие сами по себе никакого значения. Они зависят только от темперамента и особенностей данного ума. Мыслитель, привыкший наблюдать неумолимое сцепление вещей, в большинстве случаев придаст своей оценке событий пессимистическую окраску; оценка событий ученым, для которого мир представляет собой лишь любопытное зрелище, будет иметь характер безропотной покорности всему происходящему или равнодушия ко всему. Исключительно оптимистические представления о вещах и событиях встречаются почти только у одних совершенных глупцов, избалованных судьбой и довольных своей участью. Но если мыслитель, философ и, случайно, человек слабого ума умеют наблюдать, то их выводы относительно явлений неизбежно будут одинаковы настолько же, как фотографии одного и того же памятника, снятые различными фотографами.