Психомех
Шрифт:
— Машина не была готова! — запротестовал Маас. — До теперешнего момента. Что касается. моих страхов, — он неубедительно пожал плечами, — есть кое-какие ночные кошмары, которые я был бы не прочь изгнать из себя.
— Может быть, вопли тысячи умирающих, евреев? — Вятт придвинулся ближе и пристально уставился в тяжелые немигающие глаза немца.
— То — мои любимые сны! — Маас медленно оскалился, показывая в блестящих розовых деснах необычно здоровые зубы. Оскал акулы.
— Поступай как знаешь, — Вятт отвернулся, борясь с отвращением и страхом. Он содрогнулся. — Позови меня, когда будешь готов. Я буду внизу.
И эксперимент начался в одиннадцать сорок пять той ночи.
Он
Но.., его дни сомнительной славы закончились, и теперь он шел по долине костей. Что-то грызло его изнутри, какое-то невыполненное задание, что-то оставшееся несделанным. Кости крошились и хрустели под его армейскими сапогами, заставляя его спотыкаться. Он остановился, счистил белый прах с безукоризненной униформы и вставил монокль в правый глаз. Монокль был просто для важности. Криппнер знал это, но он также знал, что этот монокль вселял ужас в сердца его врагов. Вернее, в сердца пассивных овцеподобных врагов Третьего Рейха. Со временем его ум произвел впечатление на окружавших его людей. Долина уже была не долина, а огромная траншея, стены которой были крутыми, белыми от зажигательной смеси, коричневыми от земли и ржаво-красными от крови. Запах стоял, как в склепе или, возможно, на скотобойне. На горизонте дымились, выбрасывая вверх концентрические кольца вонючего дыма, черные квадратные башни. Их вонь, как туманная пелена, плыла вдоль огромной траншеи, набиваясь в ноздри и налипая на язык. Этот аромат действительно можно было попробовать на вкус, но Криппнер привык к таким запахам, он сам был причиной их...
Терзание изнутри стало сильнее, превращаясь в кислоту, разъедающую его внутренности. Незавершенная работа. То, что еще надо было сделать. Под его начищенными кожаными сапогами в белых останках сверкнуло золото. Череп слепо взирал на него, разинув рот. Золотой зуб, казалось, одиноко смотрит на него. Сверкнуло кольцо, свободно болтающееся на костяном пальце. Криппнер нагнулся и выломал зуб из черепа, потянулся за кольцом...
А рука скелета потянулась к Криппнеру.
Криппнер задохнулся, отпрянул прочь от дергающегося скелета, споткнулся, потерял равновесие и сел в костяные осколки. Его монокль выпал из изумленно выпученного глаза, руки опустились, чтобы смягчить падение. Бестелесные челюсти захлопнулись на его запястьях; гремящие руки обхватили его бедра; костлявые ступни поставили ему подножку, когда он попытался подняться; его горло в бесполезной попытке закричать свела судорога.
Труды костей под ним расступились, увлекая его вниз в белые пещеры уже разложившихся костей. И когда он плавно опускался на костях, которые рассыпались под его весом, он видел, что наваливающиеся на него стены тоже сделаны из костей, — голых черепов несчастных мертвецов!
Кроме того, в глазных впадинах черепов, казалось, мерцало пламя смертельно синих костров ада; он закричал и заковылял по обсыпанной костной мукой грудной клетке, и затем — по тесным костяным коридорам, а тускло светящиеся глаза мертвецов, казалось, следовали за ним в его ужасном пути...
Вятт, весь в поту, стоял и наблюдал, как Маас — Криппнер извивается на ложе машины. Почти женские руки психиатра дергались не меньше, чем конечности немца, его красивое лицо искажалось с каждой судорогой, которая проходила по телу его жертвы. Его жертвы? Нет, Маас еще не был таковой, — пока не был. Но скоро время придет.
С каждым скрипом дерева старого дома, с каждым приглушенным треском электрического разряда или телеметрического сигнала наблюдающих систем Вятт вздрагивал и вытирал липкий
Маас застонал, заставляя Вятта начать. Глаза психиатра безумно вращались, когда он смотрел на привязанного человека, волосы встали дыбом, когда глаза немца, выпучившись, открылись, а в уголках рта начала собираться пена. Теперь Психомех начал питать его, струйками вливая энергию, в которой тот нуждался, чтобы победить ночные кошмары, монстров своего сознания, выпущенных стимуляцией центров страха в его мозгу. Но Вятт знал, что не должен действовать, пока эти струйки не превратятся в поток.
Его глаза снова вернулись к ручкам, включавшим поддержку Психомеха. Если их выключить, то Маас останется без помощи. Голый, одинокий и пойманный в ловушку личного ада он останется на милость его обитателей. И Вятт был абсолютно уверен, что эти обитатели будут намного сильнее, чем сознание, породившее их...
Становилось темнее, и стены из костей, казалось, все ближе и ближе придвигались к Отто Криппнеру. Свисающие скелетные пальцы стащили высокую фуражку эсэсовца с его головы. Острые края костей изрезали форму на полоски. Теперь он бежал в лохмотьях, кровь струилась по его ногам, из глубоких ран, оставленных сотней челюстей, которые оживали, когда он проходил мимо, и нападали на него в этом кошмарном., уносящемся вниз кальциевом коридоре.
Но теперь белизна казалась более серой — по ней ползли, тени, а хрустящий пол, дрожавший под его изодранными в клочья и больше не блестевшими сапогами, казался мягким, как снег, и густым, как грязь, и вынуждал его остановиться. Он знал, что если это произойдет, то туннель раздавит его, похоронит под тоннами костей, а затем он также превратится в мел, кости и сорную пыль. Затем...
... Свет впереди! Пятнышко света с булавочную головку, сверкавшее в окружающей темноте. Криппнер опустился на четвереньки и пополз по собственной крови, его колени и локти были ободраны острыми осколками костей и покусаны зазубренными остатками зубов в пусто лязгающих челюстях. Стены, потолок и пол — все, казалось, сходилось в одну точку, направляя его вдоль постоянно сужающейся костяной воронки к свету, к благословенному свету.
Свет — ярко сверкающий, манящий его — сияющая звезда, ослепительный серебряный блеск — шестиконечная...
Шестиконечная?
Звезда Давида!
Она была яркая, как костер, и жгла его изодранное тело. Он отскочил от нее, закричал, — все его надежды рухнули. Он продирался через кости, кости, кости, боролся за глоток воздуха в пыли, карабкался по оживающему кальцию, тут же распадающемуся в прах.
Он выбрался, его кровоточащие голова и плечи показались над равниной, залитой бледным белым-светом. Его горизонтом была стена ямы. Со всех четырех сторон поднимались стены, как сухие губы беззубого квадратного рта, — и это отвратительное существо всасывало его. Кости под ним задрожали, как зыбучие пески, Если он снова провалится вниз, в темноту, у него не хватит сил сопротивляться. Он должен продолжать бороться!
Когда кости вздыбились и задрожали, а затем опали, как куски разбитого фарфора, Отто Криппнер вытащил себя из самого центра этой тряски и поплелся, как хромой и окровавленный оборванец, к ближайшей стенке ямы, вобравшись до нее, он выпрямился, вытянул вверх руки, погрузил пальцы в землю, глубоко пропитанную кровью, и подтянулся, пока его голова не оказалась на уровне с краем ямы. Из последних сил он перевалил ноющее, окровавленное, оборванное тело через край огромной могилы. И без сил рухнул на землю...