Псоглавцы
Шрифт:
Лишь два окна бросали красные отблески в ночной сумрак на голые ветви деревьев. В рабочем кабинете хозяина в кресле у камина, в котором ярко пылал огонь, сидел Ламмингер. Рядом с креслом на столе прекрасной резьбы стоял окованный железом дубовый ларец. Пристально глядя холодными голубыми глазами на вытянувшегося перед ним по-солдатски управляющего Коша, барон внимательно слушал его доклад. Кош рассказывал, что происходило в Уезде после того, как уехал высокородный господин барон. Кош рассказал, как в порядке предосторожности он велел сперва связать
— Кто из них больше упорствовал?
— Козина, ваша милость. Когда его жена бросилась предо мной на колени, он стал кричать ей, чтобы она поднялась и шла домой.
— Гм!..
— А тем временем делали обыск у Сыки. Но ничего не нашли. Я и на женщин пробовал воздействовать — мы их нарочно туда пустили. Грозил им карой, которая может постигнуть их мужей. Но они ничего не сказали. Должно быть, не знали.
— Вы так думаете?
— Тут пришла мать Козины. Она наверняка кое о чем знала…—И Кош рассказал о ней, как он ее допрашивал, как вела она себя, как послал тргановского управляющего произвести обыск в усадьбе Козины.
— Пока он там рылся, я как следует пригрозил старухе. Но эта баба — что кремень. Вот молодая, жена Козины, та сказала бы. Она так плакала и так тряслась со страху. Только я думаю, что ее не посвятили в тайну.
— Так. А что они сказали, когда принесли этот ларец? — И взгляд барона остановился на дубовом ларце.
— Это было для них точно гром среди ясного неба, ваша милость. Сыка так и осел…
— А Козина?
— Тот оказался крепче. Только мотнул головой. А этот головорез Пршибек даже прикрикнул на отца, когда старик заскулил над ларцом. «Молчите,— сказал он,— грамоты у нас отняли—кулаки остались».
— Так. Шли сюда смирно?
— Смирно, ваша милость. Больше не сопротивлялись. Ни Козина, ни Пршибек.
— Куда вы их посадили?
— Козину и Пршибека в темный карцер, порознь. Остальных велел запереть в общую камеру. Если угодно будет приказать по-иному…
— Нет, хорошо.
— Я посадил и того волынщика из Уезда. Он сначала сбежал из сельского правления, но потом, когда мужиков уже уводили, сам вернулся.
Ламмингер слегка кивнул головой.
— Не будет ли еще каких приказаний, ваша милость?
— Нет. Можете идти.
Управляющий низко поклонился и вышел. Его тяжелые мерные шаги и звон шпор прозвучали, удаляясь, за дверью и замерли. В комнате наступила тишина. Ламмингер встал и приподнял крышку ларца; замок в нем был взломан. С минуту он неподвижно глядел на пожелтевшие пергаментные свитки, в которых уже рылась рука управляющего, потом вынул наудачу один из свитков со старинной печатью и, развернув его, пробежал первые строки.
Потрескивали поленья в камине и позванивали порою оконные стекла, когда налетал порыв ветра.
Ламмингер достал другой свиток с большой печатью. Эта грамота была на чешском языке. «Мы, Рудольф, божьей милостью император Священной Римской империи и король чешский…» Но он успел прочесть
Баронесса вошла осторожными шагами и пытливо взглянула на мужа.
— Я не помешала? —тихо спросила она.
— О, нисколько, хотя я и занят весьма увлекательным чтением.
Баронесса облегченно вздохнула. Так весело муж давно уже с нею не разговаривал.
— Я хотела, дорогой, напомнить вам, что надо поберечь себя. Вам следовало бы отдохнуть, поездка верхом всегда утомляет вас…
— Сегодня я не чувствую усталости. За этим стоило поехать,—и он указал на развернутую грамоту Рудольфа.
Баронесса нагнулась над свитком.
— Ах, смотрите! Вот мой предок! —воскликнула она, указывая на подпись канцлера королевства Чешского — «Ладис-лав из Лобковице»1.
— Да, ваш предок. Высокородный канцлер, когда скреплял грамоту, едва ли думал, что она доставит столько хлопот одному из его потомков. Но теперь она в моих руках!
— Я слышала, как эти люди сопротивлялись и не хотели отдавать грамоты. И, кажется, не обошлось без крови?..
— Да, правда. Что делать!
— А эти грамоты действительно так нужны вам? — нерешительно спросила баронесса.
Ламмингер насупил свои рыжие брови.
— Ну да, вы жалеете этих бунтовщиков.
— Да ведь грамоты уже недействительны…
— Я тоже говорю так всем, а все же я их боялся, дорогая. Будь я прокуратором ходов, я бы сумел выиграть дело. Погода при дворе изменчива и не всегда для нас благоприятна. Вспомните только, что было при покойном императоре2, когда фон Грефенберг3 взялся отстаивать этих хамов, и чего мне стоило потом, при князе Ауэрсберге4, расстроить его планы. Если бы его послушались, то все эти владения не были бы сейчас моими, а между тем грамоты и тогда были ничуть не бо-
1 Супруга Максимилиана Ламмингера происходила из рода Лобко-виц.
2 Фердинанде III.
3 Игнац фон Грефенберг — чешский королевский прокуратор, смело защищавший ходов.
4 Князь Ян Ауэрсберг— тайный советник при императоре Леопольде.
лее действительны, чем сегодня. Основываясь на этих грамотах, наши мужики могли бы возобновить судебный процесс хоть завтра. А теперь кончено.
Ламмингер удовлетворенно рассмеялся. Но зато на лицо его супруги легла тень. Она молчала, и только затаенный вздох слетел с ее уст. Муж испытующе взглянул на нее и отрывисто произнес: