Птица Карлсон
Шрифт:
В Управлении было необычно людно. Карлсон с завистью прошёл по коридору мимо дверей иностранных отделов и, по привычке, ввалился не в свою национальную комнатку, а к русским. Русские всегда были чем-то обойдены и с горя много пили. Карлсону это ужасно нравилось. Правда, сейчас там было победнее — время, когда русские катались как сыр в масле, ездили на совещания, получали премии и пенсии, прошло. Представительские расходы на водку и икру урезали. Сам отдел давно перевели на аутсорсинг, и в комнате, в которой раньше было не протолкнуться, сидела только секретарша и какой-то новый персонаж, который был похож на хипстера.
Секретарша недоумевающе поглядела на него и сказала, что таким, как Карлсон,
— У меня нет домашнего телефона, — скорбно ответил Карлсон.
Но его никто не слушал, и он отправился бродить по коридорам.
Наконец, он попал в курилку. Там шептались: «Только бы не этой!», «Только бы не этому!»
Несколько лет назад премию давали сразу двоим, потому что в прошлом главбух проворовался, и Карлсон видел, как люди в масках вывели его, держа за руки, из здания Управления. Сотрудники сразу зашептались о харрасменте, кто-то видел главбуха с секретаршей, говорили, что он вынуждал к непотребствам уборщицу-гастарбайтера, но это Карлсону было неинтересно.
Теперь количество премируемых снова сократили, и раздражённое недоумение коллег снова сфокусировалось.
Карлсон стрельнул у кого-то сигарету и решил вставить свои пять копеек в разговор:
— Всё это глупости и эгоизм. Какой-то перевод этой профсоюзной премии в Олимпийские игры. Вот Курощинер ещё десять лет назад говорил, что она и переведена давно. (Все в курилке посмотрели на Курощинера с ненавистью и сожалением)…Помните вы, кому премию пятнадцать лет назад дали? А двенадцать? Всех забыли, чо! Нет общего поля, нет никакого понятия «лучший сотрудник Управления» — такое противоестественно, во всех отделах есть свои лучшие, как сравнивать — непонятно, всё запутанно — кроме миллиона тугриков, наличие которого я решительно приветствую.
Он обвёл глазами сотрудников и не встретил в них поддержки.
— Но, — Карлсон всё же продолжил, — Мы ведь помним, как каждый год, когда дадут кому-то премию, все мы принимаемся суетиться и думать кто это такой? Вот Гунилла, которая у нас стенгазету делает, сразу начинает бегать по кабинетам и спрашивать: что это за сотрудник, чем он занимается, откуда… Все глаза отводят, и она бежит в отдел кадров и срочно переписывает данные с учётного листка. И никто все равно никого не читает! У нас ведь просто изменился сам институт чтения — общих клиентов нет. Не то, что в середине прошлого века, когда премию давали Филле и Рулле, а Боссе и вовсе от неё отказался.
Все по-прежнему молчали, и Карлсон, наконец, понял, что он говорит что-то не то.
Вдруг курившие побросали окурки и побежали к своим рабочим местам. И Карлсон понял, что он тоже ужасно опаздывает к звонку Председателя.
Он долго метался, пытаясь понять, где его трубка. Внештатным сотрудникам полагались какие-то дополнительные трубки в коридорах, и, кажется, всех предупредили загодя — но только не Карлсона.
Он вломился в какой-то объединённый еврейский отдел и увидел менеджера в широкополой шляпе, что уже приложил трубку к уху. Менеджер при появлении Карлсона страшно нахмурился, прижал палец к губам, а потом замахал на незваного гостя рукой.
В телефонной трубке раздалось гнусавое кваканье. Карлсон на цыпочках вышел…
Наконец, ноги принесли его в комнату дядюшки Юлиуса. Дядюшка Юлиус занимался фантастикой, оттого кабинет был уставлен какими-то чучелами. Над креслом дядюшки Юлиуса был укреплён лазерный бластер — по слухам, настоящий. В кабинете было два стола. За одним столом сидел с телефонной трубкой сам дядюшка Юлиус. Лицо у него было каменное, глаза закрыты. Он прижимал трубку к уху плечом и что-то быстро записывал карандашом в большом блокноте. Второй стол был пуст, и на нём стоял телефон. Карлсон схватил трубку и стал слушать. Там был какой-то шорох и потрескивания. Незнакомый писклявый голос внезапно забормотал: «…Управление реально может распоряжаться только ничтожным кусочком нравственности в океане литературы, омывающего континент жизни. Польша и Австрия, реальность и вымысел?.. У нас были сложные годы, когда репутация Профсоюзного комитета находилась под угрозой, и нас обвиняли в том, что Комитет принимает решения, руководствуясь сиюминутной политической обстановкой и собственной выгодой. Но мы решительно встали на путь самокритики. Смысла жизни не существует и смысла поступков тоже. Мы можем чрезвычайно много, и наш выбор не так очевиден, однако он руководствуется гуманизмом и… Миллион тугриков в переводе на рубли, а также по кросс-курсу в евро. Впрочем, мы до сих пор так и не поняли, что из того, что мы можем, нам действительно нужно. Он даже не противостоит, он попросту не замечает. И нарративное воображение, которое с энциклопедической страстью представляет пересечение границ как форму жизни…
Внезапно голос спросил Карлсона:
— А вы знаете наших победителей?
Карлсон поперхнулся, но тут же соврал трубке:
— Разумеется.
— Ну тогда вы всё понимаете.
И в ухо ударили короткие гудки.
Он встал и, чувствуя ужасную усталость, вышел в коридор. Совершенно случайно Карлсон свернул в Восточный отдел, где сидел весёлый кореец Ким. Карлсон знал, что всех корейцев зовут «Ким», и поэтому за глаза и в глаза звал восточного коллегу «Малыш». Малыш Ким разливал в толстые чашки чай, и разомлевший Карлсон пожаловался ему на то, что ничего не понял.
— Нечего тебе вздыхать, — ответил Малыш. — Надо было на работу вовремя приходить.
— Я же не знал, — стал оправдываться Карлсон. — Я вообще должен был сегодня на крышу лезть.
— Сам виноват, — сухо подытожил Малыш.
— Все равно я немножко послушал. И ты знаешь, Малыш, я ничего не понял. Почему это так?
— Немножко послушал! Ты дурак. Ты идиот. Ты упустил такой случай, что мне даже говорить с тобой не хочется.
— Ты знаешь, — продолжал Карлсон, — иногда мне казалось, будто я что-то улавливаю, какие-то обрывки мыслей, но вспомнить — и ничего…
— А чей это был телефон?
— Я не знаю. Это там, где дядюшка Юлиус сидит.
— А-а… Правильно, там фрекен Бок сидит, она сейчас рожает. Не везёт дядюшке Юлиусу. Возьмёт новую сотрудницу, года не поработает — и ну рожать. Да, Карлсончик, тебе женская трубка попалась. Так что я даже не знаю, чем тебе помочь… Подряд вообще никто не слушает, женщины, наверное, тоже. Ведь Профком обращается ко всем сразу, но одновременно и к каждому в отдельности. Понимаешь? Я, например, рекомендую понимать его выбор так. Разверни имя писателя, его национальность и гражданство, политические взгляды и тему книг в одну строку, избегая знаков препинания, и выбирай слова случайным образом, мысленно бросая кости домино. Тогда, если половинки костей совпадают, слово принимается и выписывается на отдельном листе. Если не совпадает — слово временно отвергается, но остается в строке. Там есть ещё некоторые тонкости, связанные с частотой гласных и согласных, но это уже эффект второго порядка. Понимаешь?
— Нет, — сказал Карлсон, — То есть да. Жалко, я не знал этого метода. И что же нам хотели сказать сегодня?
— Это не единственный метод. Есть ещё, например, метод спирали с переменным ходом. Этот метод довольно груб, но если речь идет только о хозяйственно-экономических проблемах, проблемах с экологией и угнетением меньшинств, то он очень удобен, потому что прост. Есть метод Стивенсон-заде, но он требует электронных приспособлений… Так что, пожалуй, лучше всего метод домино, а в частных случаях, когда словарь специализирован и ограничен, — метод спирали.