Птица Карлсон
Шрифт:
— Можно что-нибудь придумать.
— Я уже придумал, — ответил Просперо.
В этот момент Юлиус Калибан достал пистолет с длинным стволом и, брезгливо улыбаясь, прострелил голову Просперо. Дуумвир откинулся в кресле. Изо рта у него торчала куриная ножка.
— Что дальше? — спросил Малыш.
— Дорогой друг Тибул, у нас настоящая буря, — ответил Калибан. — В столице народ вышел на улицы. Сами понимаете, народу нужна жертва, и это вы. Этого-то (Калибан потыкал стволом в живот дорогого друга Просперо) уже давно забыли, он давно в тени. Остаться должен только один. К тому
— А вы, Калибан?
— Зачем мне бежать, дорогой друг? Государственная гвардия вечна. Вы ведь знаете, у нас даже мундир не меняется. А вам нужно подготовить речь.
Малыш Тибул засунул в рот кусок копчёного мяса и задумался. Речь. Верно, речь. Говорить много не придётся, если много болтать, выйдет какая-то ржака. Да он всё уже придумал. Надо успеть сказать, что все они поправятся.
2022
Автожир
Эти два человека появились в расположении полка на рассвете.
Сперва в окне поповского дома проехала телега - справа налево, а потом - слева направо - прошла эта парочка.
Первый, короткого росту и не по войне толстый, второй, шедший за ним, - высок и худ. Студенческая шинель второго пообтрепалась, а пола была прожжена - видимо не раз он ночевал у костра в степи. Вместе с незнакомцами на телеге приехал большой ящик с ручкой сбоку и ворох блестящих трубок.
Командир взвода Варрава ещё не уснул после вчерашней лихой гулянки и с хмельным недоумением наблюдал за чужаками через мутное стекло. Война скрутила всем нервы, а деревенский самогон их раскручивал обратно. Взвод Варравы настолько рьяно занимался лечением нервов, что под утро заснули все, включая часовых. Оттого странные люди беспрепятственно сели у коновязи и стали плевать в низкое осеннее небо. Толстый держал на коленях большой длинный мешок. «Что там у него, ручной пулемёт?» - подумал Варрава тревожно, одновременно стремительно трезвея.
Командир взвода Варрава натянул красные революционные шаровары и вышел из избы, пнув спящего часового.
На всякий случай он поглаживал кобуру, с опаской понимая, что внутри неё - пустота. Наган запутался где-то в простынях попадьи. Было глупо пасть геройской смертью, когда вот-вот случится последний решительный бой и враг будет выбит из Крыма. Но что-то ему подсказывало, что в этих пато-паташонах опасности не было.
Ему под нос сунули два мандата. В бумагу толстого, по всему виду, заворачивали сало, она была мята и прозрачна от пятен. Тощий достал свой гладкий и строгий документ из-под жёлтого прозрачного целлулоида планшетки.
– А это что?
– хмуро ткнул пальцем Варрава в мешок.
– Пропеллер, - отвечали ему.
Нечем было крыть командиру взвода Варраве это непонятное слово. Он велел пришельцам иди в крайнюю мазанку и готовиться к их непонятному, но обращённому на пользу революции делу. Всё же он незаметно мигнул смышлёному татарину, что стоит приглядывать за пришельцами.
Вернувшийся под вечер татарин рассказал, что толстый разломал ограду у церкви и из своих трубок вместе с худым сделал большую клетку. Сверху они приделали длинную доску и крутят её мотором. И, наконец, всё это ужасно противно пахнет керосином.
Варрава сходил посмотреть - он, видавший на войне многое, смекнул, что это не аэроплан.
На прямой вопрос толстяк поднял палец вверх и сказал важно:
– Автожир!
«По тебе и видно», - подумал про себя Варрава и только покачал головой.
Худой меж тем баловался с каким-то ящиком, вращая ручку, будто шарманщик.
– Мы, - сказал худой не менее важно, - полетим над Перекопом и заснимем позиции белых с помощью кинематографического аппарата.
– За это нам обещали орден дать, - добавил толстый.
«Ну и глупости, - подумал про себя Варрава.
– Орден. Мне вот тоже хотели орден дать, а я штаны попросил. Потому что со времени проклятого царизма у меня новых штанов не было. А орденами пусть офицеры балуются». Вслух он, правда, ничего не сказал.
На следующий день он увидел цирковое представление - худой сидел с толстым в клетке, которая ездила по улицам, распугивая кур. Вращался странный механизм, стоял шум, орали мальчишки, а бабы прятали бельё, развешанное для сушки.
Наконец, к общему изумлению, они поднялись в воздух и, повисев немного, свалились в стог сена.
На третий день они пришли к Варраве сами.
Вид их был победен, хотя гимнастёрки изорваны донельзя от частых падений.
– Мы полетим завтра на рассвете, - сказал толстый гордо.
Они сели за стол. Доски стола были пригнаны плохо, и у худого тут же застрял палец в щели, и он не стал его вынимать.
– А вы идейные?
– спросил Варрава осторожно. Комиссар Натансон учил его, что незнакомых людей нужно расспрашивать медленно, не выказывая неприязни.
– Вы, Варрава, верно, думаете, что нам денег дадут? Что мы за деньги?
– переспросил его худой.
– Так вы успокойтесь. Не дадут.
– Деньги вообще скоро отменят, - рассудительно сказал Варрава.
– Может, и отменят, - согласился толстый.
– Да только ведь деньги - это не резаная бумага, а память. Взял ты, Варрава, у комэска-2 новое седло, а он это запомнил, а потом пришёл к тебе за пулемётом.
– Нет у меня пулемёта. Да и не дам я ему пулемёта, хоть он дерись. Я пулемёт на цепке от паникадила держать буду.
– Ну, - продолжил толстый, - Не хочешь про пулемёт, так вот, к примеру, взял ты золота в банке, а потом…
Варраву бросило в жар - эти люди откуда-то знали, что в тринадцатом году он с Мишей и Яшей вошёл в банк и взял золота на тридцать тысяч. Правая рука сама упала вниз, к поясу, но он опять был не готов - теперь не то что нагана, но и самой кобуры там не было.
– …так вот, дорогой Варрава, вы берёте золота, на некоторые большие деньги, и поэтому начинаете служить Революции, потому что красные вам это простят, а белые - нет. Вам памятливое мироздание одно, а вы ему другое. «Деньги - товар - деньги-штрих», стало быть.