Птицеферма
Шрифт:
— Гагара… — Пересмешник до сих пор не может выровнять дыхание. — Гагара, — повторяет тверже и громче. После чего его опять ведет в сторону, и ему приходится опереться обеими руками на землю. — Я выбираю Гагару.
В моем горле огромный колючий ком. Кажется, я сейчас заплачу. Держусь из последних сил.
ГЛАВА 18
— Держись, — бормочу, — еще немного.
— Как скажешь… Ты… босс, — получаю хрипло в ответ.
Рука Пересмешника перекинута через мое плечо, а его вес почти полностью
Мне никто не помогает, но не мешает — и на том спасибо. Только Сова обещала попозже зайти; остальными наш уход, можно сказать, остался не замечен — все были слишком заняты обсуждением сложившихся сегодня новых пар: Зяблик выбрал Кайру, Канюк — Савку, а Дергач — Олушу. Правда, Олуши, когда прозвучало ее имя, во дворе не было, но это мало кого интересовало. Дергача принялись поздравлять, как и других.
Открываю дверь в свою комнату ногой.
— Заходи, чувствуй себя как дома, — бурчу, крепче обхватывая Пересмешника за талию, почувствовав, что его повело в сторону.
— Вообще-то… я вроде как… и есть… дома, — откликается этот выживший камикадзе — по совместительству мой новый сожитель. И не возразишь же.
— Вроде как, — огрызаюсь.
Пересмешник смеется. Вернее, он пытается засмеяться, но вместо этого получается какой-то хрипящий звук, а затем мужчина и вовсе закашливается.
Вздыхаю.
— Молчал бы уже.
— Неее, — машет головой, координацией движений напоминая пьяного. — Если я замолчу, то отрублюсь, и ты меня не дотащишь.
— Дотащу, — пыхчу, продолжая удерживать его и одновременно пытаясь одной рукой сбросить с кровати постельные принадлежности — сама я уже перепачкана, а одеяло и простыню намерена спасти. — За ногу и по полу.
Пересмешник снова пытается посмеяться:
— Меня сегодня… уже таскали… за ногу… и по земле. С меня хватит.
Интересно, это нервное? Лично мне сейчас совсем не смешно. Перед глазами до сих пор стоят раздавленный череп Кулика и сломанная шея Момота, да и то, что я сейчас сама с ног до головы перепачкана чужой кровью, не добавляет мне желания веселиться.
— Будь добр, заткнись, — шиплю сквозь зубы. — Ложись давай, — с одной стороны, я до ужаса волновалась, пока мы вынуждены были ждать окончания подведения итогов и слушать очередную переполненную пафосом речь Филина. С другой стороны, кажется, кровь из полученных ран остановилась сама. — На, бровь зажми, — беру со стула и протягиваю Пересмешнику полотенце; на самом кончике брови, почти на виске, у него сильное рассечение. Нижняя губа разбита, но, кажется, кровь почти не идет. Если бы кто-то побольше молчал, не шла бы вообще. Зато тело — не поймешь: все битое-перебитое. Но открытых ран и фонтанов крови не наблюдаю. — Сейчас принесу воду, — решаю.
— Ты будешь меня мыть? — опять нервный смешок.
— Мыть, лечить… Душить, если не заткнешься!
Пытается улыбнуться. С разбитыми губами и заплывшими глазами картина ещё та.
— Видишь, мне нельзя отрубаться, я хочу это видеть…
Воздеваю глаза к потолку. Ну что с ним будешь делать?
— Мыть и лечить, — с готовностью подсказывает мой еле живой новый сожитель. Выходит, последнюю фразу я сказала вслух.
— И душить, — напоминаю строго. — Лежи. Я сейчас вернусь.
— Ты босс, — получаю повторно в ответ.
Прекрасно, просто прекрасно. И почему мне хочется его прибить и одновременно расцеловать за то, что остался в живых?
Сжимаю кулаки, чтобы сдержаться и не сделать ни того, ни другого, и, впечатывая подошвы ботинок в пол, вылетаю из комнаты.
Заготовленной впрок воды во вкопанных в землю во дворе бочках осталось немного. Забираю почти всю и тут же прикидываю, что следует к вечеру сходить к реке, чтобы пополнить запасы. Но идти туда прямо сейчас не могу — я еще не уверена, что Пересмешник не получил повреждений, опасных для жизни, а значит, оставлять его одного надолго пока нельзя.
«Ринг» уже разобрали. Кровь на месте, где происходили поединки, засыпали слоем земли и заровняли. Довольная Чайка, мужчина которой в очередной раз подтвердил на нее свои права, метет двор. Больше никого нет — все разошлись по комнатам.
Как там Олуша? Пошел ли Дергач к ней прямо после окончания состязаний, чтобы потребовать свое?
Морщусь при этой мысли. Мне жаль Олушу, что бы там она обо мне ни думала и чего бы мне ни желала, по — человечески мне ее очень жаль.
Что ж, во всяком случае Дергач не Момот.
Наполняю ковшом ведро наполовину и собираюсь возвращаться в барак, когда меня замечает Чайка; отставляет метлу в сторону на манер посоха.
— Явилась, королева бала!
Красноречиво поднимаю брови.
— Ты это мне?
На самом деле глупый вопрос, потому что, кроме нас с ней, во дворе никого нет.
— Тебе-тебе, — в доказательство своих слов та даже делает несколько шагов по направлению ко мне, упирает одну руку в бок. — Что, довольна? — щурится на солнце, вглядываясь в мое лицо.
Дергаю плечом.
— Вполне.
Что она хочет услышать? Что я действительно довольна исходом прошедших состязаний? Что я чуть не задохнулась от облегчения, когда хрустнула шея Момота? Что я настолько бессердечна, что много раз желала «палачу» смерти и обрадовалась тому, что его жизнь оборвалась?
Не думаю, что Чайка хочет услышать именно это. Тем не менее проговариваю эти слова в своей голове, должно быть, только сейчас окончательно осознав, что произошло.
Поднимаю ведро за ручку и разворачиваюсь, чтобы уйти. Мне нужно, чтобы Пересмешник не истек кровью. Поточить лясы Чайка может с кем-нибудь другим.
— Да ему там все отбили! — кричит главная сплетница Птицефермы мне вслед, недовольная тем, что я не дала ей высказаться до конца. — Думаешь, увела у Кайры мужика и будешь радоваться?! Если не загнется, теперь неизвестно, когда у него на тебя встанет!
Верно, это же главное: длинный-короткий, встанет-не встанет, скорострел или нет. Что еще там Чайка любит пообсуждать?
Крепче сжимаю дужку ведра; не оборачиваюсь.
— А если встанет, Кайра все равно у тебя его уведет! — припечатывает Чайка напоследок. Все ещё ищет способ, как ужалить побольнее. Они с Кайрой явно стоят друг друга — не зря же дружат.