Птицеферма
Шрифт:
— И тогда ты принялся меня защищать, не сознаваясь, кто ты на самом деле, — подытоживаю.
Ник кривится.
— Так себе защищал. Чертов каменный век. Эти розги…
Качаю головой. Спина уже зажила, и воспоминание о том «наказании» теперь — всего лишь воспоминание, не вызывающее эмоций.
— Ты не мог вмешаться.
— Ну, на это и у меня хватило мозгов. Стоял и любовался, как тебя высекли, будто в средние века. Хорошо хоть Сова подкинула идею, как отмазать тебя от обвинения в убийстве. Я-то на второй день пребывания здесь не особо
— Сова? Так она сама к тебе пришла? — удивляюсь.
— Ну, я пошатался по округе, порасспрашивал. Она единственная, кто не желал тебе смерти.
— И ты, что же, прямо попросил помощи?
— Взял и попросил.
Что ж, Ник всегда разбирался в людях лучше меня. А я так долго считала, что Сова терпеть меня не может…
— Она только сказала, — весело продолжает напарник, — что у меня дурной вкус и ты проблемная, мол, нашел в кого втрескаться. А я согласился.
— С тем, что у тебя дурной вкус? — уточняю.
— С тем, что втрескался.
Он сейчас о том, что ответил Сове, не так ли?
Ник замолкает, просто сидит и продолжает поглаживать мою ладонь. Удивительно, но у меня не возникает желания отнять у него свою руку.
Задерживаюсь взглядом на его пальцах, вспоминаю.
— Помнишь, я как-то попросила тебя показать мне руки за столом?
— Угу. Первое, что я подумал, что ты ищешь отпечаток от обручального кольца.
— Чего? — на этот раз все же высвобождаю кисть и отстраняюсь для того, чтобы посмотреть собеседнику в лицо прямо, а не сбоку и снизу.
— А что? — Ник пожимает плечом, делает невинные глаза. — Я же видел, что, несмотря на то, что ты меня не помнишь, я тебе нравлюсь.
Прикрываю глаза, качаю головой.
— Ник, ты балбес, — эти слова сами ложатся на язык. Фраза, которую я повторяла по отношению к своему напарнику и лучшему другу годами — наша фраза.
Улыбка, вспыхнувшая после нее на его губах, ярче любого местного фонаря.
— Янтарная, ты даже не представляешь, как я рад слышать это из твоих уст.
— Балбес, — повторяю, тоже не сдержав улыбку. Ну кто ещё радуется, когда его обзывают?
— Так что ты тогда искала? — любопытствует Ник.
— Шрамы.
Во взгляде напарника непонимание.
— Какие ещё шрамы? Я тут вроде первым обзавелся, — касается пальцем неумело зашитого мною рассеченного кончика брови у виска.
— Я видела в воспоминаниях, как ты сильно обжег руку, — признаюсь, отводя глаза. Действительно глупо. — И отчего-то решила, что у тебя остались шрамы. Я тогда только-только начала подозревать, что ты — это ты.
— И решила, что я не я только потому, что у меня нет шрамов? — так мягко, почти ласково, как с малолетней дурочкой. Одариваю его тяжелым взглядом. — Ладно-ладно, — приподнимает ладони, будто защищаясь. — Но ты же понимаешь, что с современным уровнем медицины шрамы сводятся в два счета?
— Я, может, отвыкла от современной медицины, — ворчу и ежусь. К ночи снова похолодало.
— Не мерзни, — Ник тут же замечает мое движение и разводит в сторону руки, раскрывая объятия. — Иди ко мне, — но я упрямо качаю головой. Довольно. Хватит с меня на сегодня. Я и так чувствую себя слишком уязвимой рядом с этим человеком. — Хм. Ладно, — у Ника хватает такта, чтобы не настаивать. — А шрамов у меня тогда не осталось. Тамара все залечила. Ты же меня к ней и оттащила. Не помнишь?
— Нет, — отвечаю глухо. — И Тамары никакой не помню, — моя память продолжает быть крайне избирательной и явно выбрала своим любимчиком одного Ника Валентайна.
— Вспомнишь, — похоже, у напарника уверенности в восстановлении моей памяти больше, чем у меня. — А тут дело и вправду нечисто. Надо копать и поскорее сваливать отсюда, — вздрагиваю, напрягаюсь. — Ты чего? — Ник мгновенно замечает перемену во мне.
— Отсюда правда можно выбраться? — щурюсь, вглядываясь в его лицо.
— По идее — да, — напарник не спешит меня обнадеживать и тщательно подбирает слова. — Но и ты должна была вернуться через неделю-другую. Так что не загадываем и попробуем.
Оптимистично, но в то же время без бравады. Скажи он мне сейчас: «Да, Янтарная, без проблем, собирайся!», — я бы не поверила.
— Ты правда прилетел сюда за мной? — спрашиваю прямо.
И Ник также прямо отвечает:
— Нет, — вопросительно приподнимаю брови, и он поясняет: — Официально — нет. Ты числишься без вести пропавшей, и твое дело давно похоронено в архивах. Я здесь для расследования того, что происходит на Пандоре.
Вот оно что.
— Спасибо за честность, — бормочу.
Так лучше. Правда всегда лучше. Однако услышать, что тебя давно списали со счетов, все равно неприятно.
— Эм, — Ник заглядывает мне в глаза, — ты все еще считаешь меня предателем? — молчу. Как странно: я его плохо помню, но четко чувствую, что скучала. — Янтарная?
Передергиваю плечами. Поднимаюсь с пола, встаю в полный рост.
Снизу раздается нервный смешок.
— По закону жанра ты сейчас должна достать из трусиков нож и метнуть его мне между глаз. А потом подойти, вытереть лезвие обо что-нибудь, что попадется под руку, и каменным голосом ответить уже моему хладному трупу: «Да, считаю».
Отличная версия. Драматическая.
Морщусь.
— На мне нет трусиков, — напоминаю язвительно.
— Ага, помню, — отмахивается напарник. — Ты не ответила.
Ник не встает, по-прежнему остается на полу, позволяя мне возвышаться над ним.
Вроде бы и шутит, и улыбается, но я вижу, чувствую, как для него важно получить этот ответ.
— Не считаю, — отвечаю коротко.
Но могу ли доверять, как прежде, не знаю. Этого вслух уже не говорю, но Ник и так понимает.
— Ладно, — не настаивает на мгновенном воссоединении. — Разберемся, — отмахивается и, наконец, тоже поднимается на ноги. — Уже, вообще-то, ночь. Мне кажется, тебе сегодня здорово досталось. Может быть, ляжем спать? Обсудим остальное завтра? — предлагает.