Птицы меня не обгонят
Шрифт:
— Привет, бабуля! — поздоровался я.
— Чешский монарх, из шести букв! — сказала она, не глядя на меня.
Я открыл нижнюю дверцу шкафа, чтобы выяснить, нет ли там забытых конфет. Сейчас я бы от конфетки не отказался.
— Вацлав не подходит… начинается на Н…
Положение было безвыходным, пришлось удовольствоваться двумя кусками сахара. Я сразу засунул их в рот и стал переваливать, как камушки. Во рту стало сладко и приятно. Я хлопнул себя по лбу:
— Бабуля! Неклан!
Указательный
— Ты мне в такое время необходим. Иногда я просто не знаю, как и быть. А ты носишься, как ветер. И дома тебя не удержишь…
Я перебил ее, потому что могу заранее предсказать, какими будут пятая, шестая, двадцатая фразы ее нравоучения.
— И для этого ты меня звала?
Она положила на стол карандаш и очки, отодвинула газету подальше от себя и медленно поднялась со стула.
— Никак не найду кетчуп. Ты его не видал? Если не найду, не будет макарон по-милански, и нам останется только глотать слюнки.
Я немедленно кинулся на поиски. Кетчуп, естественно, стоял в шкафу, там, где ему и положено стоять и где он стоит сроду. Значит, на ужин будет мое любимое блюдо. Бабушка никак не могла понять, как это она не заметила бутылки, а я и не пытался ей объяснить этого загадочного явления.
— Мама когда придет? — спросил я.
Бабушка поглядела на часы и сказала, что, наверное, через час. Значит, в полседьмого. В шесть кончается дежурство в больнице, и, если ее никто не задержит, она придет вовремя. И приготовит такой соус, как я люблю. Мама точно знает, сколько надо кусков сахара, сколько зубчиков чесноку, а соли — всего щепотку!
Бабушка к этому вполне равнодушна. Когда она стряпает, то все равно думает о своих кроссвордах.
Она разгадала их не меньше тысячи и каждый послала в редакцию газеты. Верит, что выиграет книжку, самописку или электросбивалку. Пока ее усилия еще не увенчались успехом. Но я должен признать, что она проявляет завидное упорство.
Бабушка принялась крошить лук, и вдруг ее охватило желание поговорить со мной. Да только мои мысли были далеко. Я притащил из спальни футляр со скрипкой и папку с нотами, где спрятано два листа с «Tesoro mio». Удивительное произведение, переписанное много лет назад моим учителем. Нежное, бархатное, оно сверкает, словно кристалл сурьмы, и захлестывает меня всего целиком. С первых же тактов передо мной появляется лицо девочки из нашего класса, но я стесняюсь произнести ее имя… Я играю, и мне не страшны три си-бемоль, когда я повторяю трио, и в третьей позиции стараюсь, чтоб прикосновение моих пальцев к струнам было совсем невесомым.
Бабушке моя музыка не мешает. Что «Tesoro mio», что «Марш гладиаторов» — ей все равно; широким ножом она крошит лук и сбрасывает его на сковородку, где уже шипит жир, открывает холодильник и достает кусок говядины, швыряет его на доску и тут же режет на кусочки, сопровождая каждое свое движение невообразимым шумом. Что ей до меня, что ей до волшебного произведения «Tesoro mio»! Она молчит и лишь иногда ополаскивает руки и нагибается к столу, чтоб заполнить еще несколько квадратиков незаконченного кроссворда, и снова возвращается к плите, чтоб взглянуть на кипящий соус.
Я опять и опять играю «Tesoro mio»; каждый раз мне приходит в голову куча всякой всячины, и чем больше я хочу сосредоточить свои мысли на чем-то одном, тем больше они разбегаются. Кончается тем, что я не могу даже вызвать в памяти Иткино лицо.
6
Макароны по-милански никуда не годятся; вкус такой, словно кто-то смешал банку огурцов с литром натурального пчелиного меда и все это залил основательно пригоревшим говяжьим бульоном. Но зато мы угадали канадского певца из пяти букв и марку шампуня для ванны.
Я съел ломоть хлеба с салом. Я не виню бабушку. Она ждала ровно до половины седьмого. Но мама не пришла, и бабушка сама добавила в соус все специи, а я не успел ей в этом помешать.
Мама появилась в кухне что-то вскоре после восьми, слегка запыхавшаяся, потому что бежала вверх по лестнице.
— Привет, — сказала она нам обоим и принялась поспешно раздеваться.
Бабушка кинула на нее взгляд исподлобья.
— Где тебя носило, скажи на милость? — накинулась она на нее, как на девчонку.
— Разве я должна перед тобой отчитываться?
— Этого от тебя не требуют, но если ты говоришь, что придешь в половине седьмого, так приходи вовремя. Мальчишка из-за тебя ничего не ел!
Мама на меня заботливо поглядела. Она, конечно, решила, что от голода я едва держусь на ногах. Я махнул рукой, чтоб ее успокоить.
— Ты ведь любишь жаркое по-милански! — извиняясь, сказала она.
— По-милански — люблю, — подтвердил я, — но только если его готовишь ты.
Она улыбнулась.
— Я сегодня не могла…
Мама подошла к плите и с любопытством подняла крышку, которая закрывала кастрюлю с бабушкиным произведением. Кончиком языка она лизнула половник и поморщилась.
— Ну, Гонза, я тебя понимаю… — промолвила она тихо, скорее для себя.
Но бабушка хорошо расслышала ее слова. Она оскорбленно швырнула ножницы в коробку с рукодельем и скинула с коленей мои лыжные штаны, которые уже не менее часа безуспешно пыталась залатать.