Птицы меня не обгонят
Шрифт:
Я поднялся. Еще издалека я увидал Владимира в окошке паровоза. Он был совсем другой, чем я его знал до сих пор. В сером, линялом комбинезоне, на голове беретка, рука, перемазанная маслом, лежит на раме окна.
Он увидел меня и махнул рукой, чтоб я подошел поближе. Я неохотно сделал несколько шагов и остановился как раз у самых колес.
Уф-уф-уф… Пыхтенье становилось все громче.
— Привет! — крикнул Владимир и распахнул железную дверцу.
Я поздоровался. Наверное, в первый раз
— Полезай сюда! — предложил он, но, увидев, что я не двигаюсь с места, добавил: — Не бойся, я тебя не увезу! Мы здесь еще будем маневрировать.
«Значит, я могу прокатиться на паровозе!» — обрадовался я, но все-таки лез по ступеням, вверх медленно и неуклюже, как слоненок.
— Ого, а сейчас он покатится сам! — приветствовал меня наверху совсем незнакомый голос. Возле левого окошка улыбался во весь рот немолодой человек с усиками под носом.
— Это Войта Пикоус, мой кочегар, — пояснил Владимир и захлопнул железную дверцу. — Мы всегда вместе ездим. Сколько лет, Войта? Двенадцать?
— Четырнадцать, Владя, четырнадцать…
— Вот это да!.. Уже?! — Он хотел что-то добавить, но внизу раздался резкий звук свистка. Он высунулся из окна, левой рукой потянул какой-то рычаг, а правой раскрутил ручку.
Я понял, что мы дали задний ход. Прежде чем мы остановились, я осмотрел все приборы и рычаги, размещенные над дверцами топки. Я знал только манометр.
— Хочешь стать машинистом? — спросил кочегар. Он отворил железную заслонку и быстрыми движениями стал подкидывать короткой лопаткой уголь в полыхающую топку.
— Навряд ли! Гонза собирает камни. Не похоже, чтобы он пошел в машинисты… — ответил вместо меня Владимир, а сам, не отрываясь, следил, как мы подходим к составу. Он затормозил, нас дернуло, и снова раздалось: шшшшу… — это паровоз стравил лишний пар.
Мы стоим и ждем, пока к нам прицепят два вагона с ящиками, в которых упакованы детали текстильных станков. Их каждую неделю отгружают со стржибровицкого «Монитекса».
— Мне велели что-то у вас взять, — напоминаю я, пока мы стоим.
Он тычет рукой за спину, и я вижу странный пакет в грязной бумаге; он лежит на узенькой площадке у тендера. Владимир опять тянет рычаг на себя.
Уф-уф-уф… — колеса начинают вращаться. Он поворачивается ко мне:
— Дай гудок. Резко дергай вниз! — и показывает на железную петлю над моей головой.
Я слушаюсь. Дергаю два раза. Гудок гудит, но совсем не так, как мы слышим снаружи. Наверное, потому, что я нахожусь близко. Мы опять трогаемся.
Я смотрю… До чего же уверенно он управляет машиной! Он что-то говорит мне, но я не разбираю что. Он поворачивается, и я понимаю, что он передает привет маме и бабушке.
Я молча киваю головой. Он отправляет рычаг на место, и мы тихо и медленно подъезжаем к вокзалу. Выныривает первый фонарь, согнувшийся над коротким перроном.
Мне пора спускаться вниз, а они сейчас поедут дальше. «Жалко, — думаю я. — Вот бы доехать до Турнова. Может, мне разрешили бы подбросить в топку лопатку-другую…»
— Значит, не забудь! — еще раз напоминает мне Владимир, а улыбчивый кочегар приглашает приходить еще.
— В следующий раз, — говорит он, — мы прокатим тебя дальше.
Я берусь за поручни и хочу лезть вниз, но Владимир останавливает меня.
— А это? — говорит он и нагибается к пакету. — Нет, ты спускайся, — велит он мне, увидев, что я собираюсь лезть обратно. Он терпеливо ждет, пока я коснусь земли, и лишь тогда, размахнувшись, кидает этот самый пакет далеко, в черный шлак.
А потом снова гудок, зеленая лопатка, разрешающая отправление, железнодорожник в красной фуражке, белая воздушная вата… Владимир машет рукой и кричит:
— Привет, Гонза!.. — и становится все меньше и меньше.
Я чуть-чуть поднимаю голову, вроде бы в знак приветствия.
И только когда последний вагон исчезает среди высоких деревьев, я нагибаюсь к чудному пакету. Едва прикоснувшись, я уже знаю, что там внутри: это наверняка металлический предмет! Я ощупываю его: он круглый!
В голове мелькает шальная мысль: «А что, если…»
Я тащу тяжелый предмет на лавочку и лихорадочно сдираю с него бечевку. Мне приходится напрячься изо всех сил, чтобы разорвать ее. Теперь бумагу… Я не ошибся! Передо мной лежит шестеренка от моего шлифовального станка. А я думал, что ее стащили…
Я прохожусь пальцем по кругу — все зубья на месте. Я наклоняюсь совсем близко и вижу на двух зубьях тонкие полоски меди, отлично отшлифованные, сверкающие, новенькие.
«Значит, это он!..»
И ни словечком не обмолвился. Бабушка с мамой тоже. Поэтому вчера утром они задержались. Операция проведена отлично!
Я заворачиваю шестеренку обратно в бумагу, кое-как перевязываю остатками бечевки и спешу домой. Я тащу ее под мышкой. И совсем не замечаю, что весит она не меньше семи килограммов.
37
Они обе дома. Мама чистит картошку. На столе приготовлены миска и терка. Это значит, к ужину будут картофельные оладьи. Здорово!
Бабушка все еще разгадывает кроссворд. Заметив мое присутствие, она поднимает голову и произносит с чувством превосходства:
— Высочайшая гора Кавказа, Гонзичек, вовсе не Аконкагуа!
— Я знаю, бабуля, — говорю я примирительно. — Эльбрус!
Она крутит головой, словно не зная, что ей думать о моих познаниях, и ворчит под нос, скорее для себя: