Птицы поют на рассвете
Шрифт:
На соседних нарах спал Кастусь, Ирина слышала его глубокое дыхание. Он старчески закашлялся, хрипло и часто. «Проснулся». Зашуршал бумагой, свертывал цигарку, чиркнул зажигалкой, и Ирина почувствовала острый махорочный дым. Кастусь оделся и вышел.
Надо и ей вставать.
Когда Ирина пришла на кухню, Кастусь уже растопил плиту. Огонь бился в ней и гудел, наполняя землянку теплом. Кастусь принес полные ведра воды, поставил на конфорки. Вода пролилась через край, и струя серого горячего воздуха хлынула с зашипевшей розоватой плиты, обдав
Может быть, пока она спала, ребята пришли с задания? И может быть, все обошлось? Она не могла представить себе Костю мертвым. Это было невозможно представить. Совсем невозможно. Даже здесь, на войне. Иногда, правда, Ирине виделось его лицо — бледное, изможденное, осунувшееся, но не безжизненное. Оно должно было улыбаться, лицо Кости, даже такое. На нем всегда теплились темные задумчивые глаза.
Наступило утро, и землянка-столовая наполнилась гомоном. Как обычно, Ирина ставила на столики горячие миски и котелки, обжигающие губы кружки с кипятком и консервные банки, заменявшие кружки. Место за третьим столиком было свободно, и вон те места — Паши и Толи Дуника — тоже не были заняты. Костя не вернулся, окончательно поняла Ирина.
Но Костя вернулся. Все вернулись.
Ирина то и дело выглядывала в окошко и вдруг увидела: три фигуры отделились от сосен, и сосны тронулись им вслед, так явственно ощутила она движение. Ирина побледнела, она почувствовала это. Ирина поверила было глазам, но командирская землянка проглотила мелькнувшие фигуры, и сразу остановились сосны, все снова приняло застывшие очертания, даже вершины и ветви, точно их и не касался пролетавший ветер. И она усомнилась: может, ей только показалось, что это они?
И все-таки они! Ирина видела Костю: за тысячу километров узнала бы его! Теперь уже не беспокойство, — нетерпенье мучило ее, и она не могла сладить с ним.
Наконец в землянку вошли Паша и Толя Дуник. Они тяжело опустились у столика возле самого входа, словно уже не хватило сил сделать еще один шаг. Какие стянутые, бескровные лица, какие недвижные запавшие глаза, такие глаза не могут быть у живых. Ирина даже положила руку на плечо Толи, будто хотела убедиться, что он живой.
Быстро съели они все, что Ирина подала, и ей пришлось еще принести хлеба и каши.
Они ушли.
А Кости нет и нет.
Она услышала шаги, неровные, трудные, медленные. Но все равно узнала: Костя! И побежала навстречу. Левенцов улыбнулся, и сильней забилось ее сердце. Опустевший было мир опять щедро наполнился, в нем снова все жило.
Левенцов шагнул в полумрак землянки. Под ногами пружинила настланная хвоя. Он осматривался, точно и не был здесь никогда. Глаза ничего не воспринимали, так устал он. Ирина принесла щи, и над тарелкой тонкими золотистыми спиральками поднимался пар.
— Ешь, Костя…
Левенцов не притрагивался к еде.
— Ну ешь же, —
Ей снова стало не по себе. Она побрела в противоположный конец землянки, где гудела плита. Левенцов пошел за ней, взял ее руки, державшие кончик передника у глаз. Она повернула к нему лицо, уже не старалась совладать с собой: из радостных глаз текли слезы.
— Что, Иринка? — посмотрел на нее Левенцов.
— Я так боялась, — припала к нему. — Так за тебя боялась…
— И зря, как видишь, — улыбнулся Левенцов. — Человеку кажется, что несчастье всегда естественней и ближе к нему, чем радость. Вот и ты…
— Сейчас только радость, — сверкнули ее влажные глаза. — Ты же тут!
Вытерла кулаком глаза, поправила косу.
— Ты не смотри на меня. Не смотри… Не надо. Пойдем, поешь…
Вместе вернулись к столику. Над тарелкой все еще поднимался пар. Левенцов ел жадно и торопливо. Ирина, успокоенная, смотрела, как он ел.
— У тебя на лбу морщинки, — удивленно сказала она. — Вот…
Ему было приятно прикосновение ее пальцев.
— Первые морщины всегда ложатся на лоб, — с наивной убежденностью промолвила Ирина.
— Почему на лоб?
— У меня тоже за ночь появились морщины, — возбужденно сказала Ирина, будто хотела этого. — Да-да. Посмотри.
— На лбу появляются потом, — покачал Левенцов головой. — Первые морщины врезаются в сердце. Только мы этого не видим, мы чувствуем это. И когда они появляются, больно.
— Зачем ты об этом?
Левенцов не ответил.
— Тебе просто надо отдохнуть, Костя, — по-своему поняла она то, что сказал Левенцов.
Он посмотрел на Ирину так, словно не понимал, как можно уйти и остаться одному, без нее.
— Еще полчаса назад я сам только и думал об отдыхе, это было единственное и самое большое, чего мне хотелось…
— А теперь? — взглянула на него Ирина. Она радостно улавливала в его словах что-то очень для нее важное.
— А теперь нет. Теперь же со мной ты…
— Я нужна тебе, да? — простодушно спросила Ирина. Все в ней нетерпеливо ждало ответа.
— Ты очень нужна мне, — произнес Левенцов. — Сейчас. Завтра. Всегда.
— Раньше ты не говорил мне этого.
— Об этом, наверное, не говорят.
Ирине хотелось, чтоб он продолжал.
Но Левенцов опять замолчал.
— Знаешь, Костя, иногда мне кажется, что тебя и нет вовсе, что я придумала тебя. Именно таким, какой ты есть. Я многое придумываю… — с жаром сказала Ирина. — И как будет потом, и как могло быть, если б не война. Обязательно, Костя, надо придумывать, надо что-то из будущего добавлять к настоящему, понимаешь? Иначе трудно жить. Я и не умею иначе…
Она повернула голову, посмотрела в окошко: там все еще белело утро. Левенцов заметил, для нее уже не существовала землянка, не было обструганного столика с желтыми овальными сучками, не было глухого наката и полумрака под ним — мечта растворила все. Ирина, видел он, мысленно унеслась далеко отсюда.