Птицы поют на рассвете
Шрифт:
— И что может быть доброго, — вздохнул поп, — когда война. — Он провел ладонью по горячему лицу сверху вниз, как бы смахивая все, что выражало волнение. И опять улыбался. «Ничто пока как будто не предвещает плохого», — успокоились его глаза.
— Война отсюда далеко, — в упор глянул на него Кирилл.
Поп выдержал его взгляд.
— Далеко, — согласился он, силясь проникнуть сквозь первые слова Кирилла, которые, он понимал, ничего не значили. Поп сторожко следил за каждым его движением.
Потом Кирилл стал спрашивать о том, о сем. Вот спросил он о сыне.
— Верит народ в Советскую власть. Верит, скажу я вам, истинно верит. Когда была она, Советская наша власть, все шло хорошо, — ни с того ни с сего сказал поп. Потом, словно сам с собой рассуждая, произнес: — Но немцам рано или поздно будет каюк.
— А жених дочери как же? А поместье в Силезии как?..
Поп оторопел.
— Какие там женихи, — замахал он руками. — Время-то! Женихи…
— Время, верно, трудное. Да не для всех.
Поп промолчал.
— Несите угощение, — крикнул он. — Что вы там, женщины!
Ирина принесла на блюде пирог с мясом. Она не знала, как должны развернуться события и как себя держать, и потому нервничала. На ее побледневшем лице жили только глаза, тревожные, спрашивающие.
— Куда ставишь, — зашипел поп. — Не тянуться же товарищам через весь стол. Ух, невоспитанность… Племянница, — объяснил он. — Отец ее, брат мой, в Красной Армии воюет. Герой. А мать немцы повесили. Царство ей небесное, — быстро перекрестился.
— Ай, ай, — повесили, значит? — перевел Кирилл глаза на Ирину. — А Коротыш где? — Он убрал ее сомнения.
— Тут я, — весело отозвался Коротыш из кухни и вбежал в столовую. — Тут!
Поп потерянно вытирал рукой испарину на лбу. «Так вот они кто, путники из-под Минска! Пропал, пропал теперь!» Но сразу взял себя в руки. Не все еще кончено. Только бы дотянуть, пока явятся спасители.
— Ганна!
Никто не откликнулся.
— Ганна, — повторил поп. — Неси!
В дверях показалась Ганна, жалкая, с трясущимися руками. У нее подкашивались ноги. Густо-рыжие волосы ее смякли, как молоченая солома.
На столе появились жареные куры, домашняя колбаса, холодец, сметана, квашеная капуста, хрен и горчица, ломти хлеба на тарелке. Давно уже Кирилл и Ивашкевич не видели такого. Кириллу захотелось свежего хлеба. Он протянул руку к тарелке. Хлеб был теплый и мягкий, и пальцы вошли в него, как в вату.
Зубы впились в ломоть хлеба, Кирилл нетерпеливо жевал, еще откусил, еще. Потом взял второй кусок и тоже быстро съел. Будто сейчас только заметил кур на блюде, усмехнулся, ухватил золотистое, пахучее крылышко.
— Приход у вас богатый, батюшка, — качнул Кирилл головой. — Позавидуешь. А ты чего, — озорно посмотрел на Ивашкевича. — И комиссару не грех рождество Христово вкусно отметить.
На лице попа подергивалось правое веко, и он щурился, как близорукий. Но он не был близоруким. Он все отлично видел, свободно, без напряжения. Просто так было удобней уклоняться от вопросов, во всяком случае от немедленных ответов. И он прищуривал глаза, как бы собираясь
— За таким столом, каюсь, грешный, на библейские темы говорить тянет. — Кирилл ел уже холодец с хреном. — У меня, знаете, по закону божьему всегда успеваемость была. Даже диву даюсь — это у будущего безбожника-то… Так вот, когда священник, бывало, хвалил меня, в мою головенку уже западали греховные мысли. Ну вот хоть. Господь-то, если подумать, создал род человеческий и тут же всучил ему полный набор грехов и бед. Вкушение от древа познания добра и зла, изгнание Адама и Евы из рая, а потом еще худшее — убийство Авеля, а потом и Содом и Гоморра, и столпотворение Вавилонское…
— Так это ж испытание…
— Ну да, кандидатский стаж — сможет человек стать человеком или не сможет, — улыбнулся Ивашкевич.
— А смотрите, батюшка, и через потоп, и через столпотворение, и еще бог знает через что — сквозь все расправы божьи прошел человек. И надумал сам, своими руками строить рай на земле. Ведь вы же, батюшка, не только Библию, но и программу советского строя знаете?
— Как же, как же, товарищ командир, — с жаром подхватил поп. — Я и в проповедях говорил об этом.
— А немцы, это вы тоже, надо думать, знаете, настоящий ад на землю принесли. С печами и жаровнями, с дьяволами. Жгут людей!..
— Господи Иисусе… — пробормотал поп и набожно вскинул глазки в потолок.
— Ну, вам-то немцы маленький раек оставили, — медленным взглядом окинул Ивашкевич светлую, уютную столовую, обставленную дорогой мебелью, красивыми вазами, картинами. — И войной не пахнет. И все тут, батюшка, так вкусно встречают рождество? — показал Ивашкевич на стол.
— А будь здесь Советская власть, то и все бы, — обрадовался поп, что получил возможность ладно ответить.
— А, — усмехнулся Ивашкевич. — Значит, сейчас лишь в вашем доме можно убедиться, что дает Советская власть? Вам, батюшка, не приходило в голову пригласить к рождественскому столу соседа, которому есть нечего? Хотя бы во имя божье?
— Где уж, товарищ комиссар, — язвительно подхватил Кирилл. — Богатые и сытые заключили с богом условие: если даст он от избытка своего, то станут праведными и будут творить милостыню. Но избытка у богатеев не бывает, это известно…
— По закону божьему… — начал было поп. Как хорошо, что разговор затягивался. Вот-вот прибудет избавление.
— Э, батюшка, я ж говорил вам, и меня закону божьему учили. Другому не учили, а этому учили. Бросьте! — скривились губы Кирилла. — Бог на бога выводил людей, и люди убивали друг друга потому, что одни не так крестились, не так причащались, как другие, не тот соблюдали пост, не те иконы вешали. И еще черт знает что! Бросьте!
Кирилл взглянул на часы. «Уже скоро, наверно…»
— Так что, батюшка?
— Я про гитлеровцев хотел, товарищ командир, — промямлил поп. — Вы вот верно сказали насчет ада, с печами, с жаровнями… Уж куда как разрушает война моральные принципы, — огорчался он. — Моральные принципы и во время войны должны быть священны. Конечно, если говорить о цивилизованных людях…