Птицы поют на рассвете
Шрифт:
До лагеря Кузьма добрался поздно вечером. Левенцов повел его в командирскую землянку.
— Заболел наш командир, товарищ член обкома, — сказал Левенцов.
— Сообщили Лещеву?
— Нет. Вчера свалился. Приказал не сообщать.
— Так лечить же надо. Как же не сообщать?
— Крыжиха лечит. Сказал: чепуха. Не сегодня-завтра, сказал, подымется.
— Сказал-сказал… Он что — врач? Непорядок.
— Непорядок, — согласился Левенцов.
Спустились в землянку. В жидком свете лампы Кузьма увидел Кирилла. Укрытый тулупом,
— Ай, не время, товарищ Кирила, — бросил Кузьма встревоженный взгляд на больного. — Ай, не время, — повторил он.
— А, Кузьма!.. — узнал Кирилл его голос и повернулся к нему. Он слышно перевел дыхание. — Болеть, братец, всегда не время. Ты с чем это, а? — не сводил он глаз со взволнованного лица лесника. — Из обкома?
— Считай, что так. — Небритые щеки Кузьмы подергивались. — «Шпрейские» девчата от Федора донесение принесли. То самое, которое ты ждал.
— Ну? — Теперь волнение передалось Кириллу. — Ну-у?
— Так утром прибудут. Кабанятники.
Кирилл с усилием приподнял голову, облизал губы, горячие и шершавые.
— Утром, говоришь? — вглядывался он в Кузьму, будто тот, видя его тяжелое положение, мог что-нибудь изменить.
— Утром, — подтвердил Кузьма.
— Эх, проклятье! — Кирилл чуть не взвыл от досады. Рука упала с пар и коснулась холодной земли. — Проклятье…
Кузьма стоял, переминаясь с ноги на ногу. Видно, болен, болен человек. Но главный комиссар утром прибудет в Синь-озеры на охоту… Но столько ждал Кирилл этого дня…
— В Брод опять? — взглянул Кирилл на Кузьму.
— Так самая охота там, — пожал Кузьма плечами. — В прошлый раз хорошо постреляли. Я им и место показал. Опять туда ж и надумали. — Помолчал. — Уже три машины пошли. Две сам высмотрел, третью «шпреевские» девчата на дороге встретили.
— Машины? — удивился Кирилл.
— Дальше Снежниц не пойдут. Оттуда, должно, на санях двинутся.
— Ну да. Дальше же снега.
Кирилл почувствовал, жар охватил все тело, ослабевшее и тяжелое, и голова снова потянулась вниз, на мешок. Сухо зашуршала солома. «Ай, не время», — морщась, как от боли, самому себе сказал Кирилл и шевельнул пересохшим языком. Да вот еще… Часть отряда, вместе с Ивашкевичем, занята важной операцией. Вернутся через два дня. Не раньше. Эту операцию потребовала вчерашняя радиограмма из Москвы. Но упустить такой случай? Нет, он не упустит. Ни за что.
— Ладно, Кузьма. Гебитскомиссар не уйдет от нас. Считай, это его последняя охота.
— Куда ж тебе, Кирила, такому? Может, Ивашкевич поведет это дело? — осторожно навел Кузьма на мысль.
— И Ивашкевич.
«Ухнет операция, — раздумывал Кузьма, — ухнет. Разве с руки ему, больному? Кинуться, что ли, в обком? Да поздно, не успеть. А и успеть если?.. Другому отряду дело уже не передать — времени в обрез. И осталось-то несколько часов… Эх!»
— Трудное будет дело, — сказал вслух. «Все равно, двину в обком».
Кирилл обдумывал сложившуюся обстановку. Собственно, об этом размышлял
— Ну, буду возвращаться, — заторопился Кузьма. Он похлопал рукавицей об рукавицу. — Каб лишние глаза не увидели меня тут.
Кирилл отбросил тулуп, поднялся с нар. Он почувствовал холодный пот на спине. Сделал шаг вперед и ухватился рукой за край стола. «И ослабел как!..» — подумал.
— Зови всех, кто остался в лагере, — сказал Левенцову.
Собрались на пятачке — небольшой круглой полянке. Небо, наполненное тьмой, лежало на вершинах деревьев, и над ними висели ледяные капли звезд. Партизаны стояли точно на дне глубокого и холодного колодца.
Кирилл вышел из землянки. Золотая полоска света выпала из открывшейся двери, рассекла темноту, давившую со всех сторон, и легла бойцам под ноги. Она потухла прежде, чем Кирилл остановился перед ними.
— Братцы, — сказал он и умолк, так трудно было ему говорить. — Дело опасное. Но очень нужное.
Он рассказал о том, чего до сих пор никто, кроме него, Ивашкевича и Левенцова, не знал — о готовившемся нападении на гебитскомиссара.
— Сами видите, нас мало, — сдавленно произнес Кирилл. — Мало нас. Их будет много. Я не приказываю на этот раз, я спрашиваю: пойдем?
Он услышал в темноте, кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то кашлянул, лиц не было видно.
«Почему хлопцы так долго молчат», — забеспокоился он.
— Надо идти, — услышал твердый голос Захарыча. — Надо идти.
— Да, — сказал Михась.
— Как же не пойти? Сейчас прямо и топать! — Кириллу показалось, что Паша даже шагнул.
Приглушенные, слившиеся голоса соглашались, поддерживали, настаивали: надо идти…
— Нас, правда, маловато.
Кирилл изумленно повернулся на голос. «Алеша Блинов?»
— Блинов? — удивился.
— Я!
— Тебе ведь не идти. Ты же знаешь.
— Товарищ командир. — Это был уже не спокойный и ровный голос Алеши Блинова. — Разрешите идти. Нас же сейчас мало осталось, сами сказали. Одним бойцом больше будет. Ходил же на Шахоркин мост. Позвольте, товарищ командир, и сейчас с вами.
Ах, Алеша. Ах, Блинов. Как мог Кирилл усомниться в нем! Он всегда сердился, когда тот просил взять его на боевую операцию. Радист же! «А если с тобой что случится в бою, тогда как? Отряд же без тебя, как граната без запала. Брось, Алеша…» Блинов понимал, что командир прав, но правота эта разрушала его собственную правоту, которую чувствовал в себе, как, наверное, чувствует живой колос налившееся в нем зерно.
— Возьмешь пулемет, — сказал Кирилл.
Шар бросился Кириллу в голову, в сердце, потом, словно поземка побежала по спине, его охватил озноб. Хотелось сесть, хотелось лечь. На лбу выступил обильный пот, широким взмахом ладони стер его, но лоб по-прежнему был мокрый.