Птицы поют на рассвете
Шрифт:
«Это уже интересно», — подумал Хусто.
— Тогда все в порядке, лейтенант, — изобразил он сочувствие на лице. — Можете не волноваться, раз такой корпус, то в серьезное дело его не двинут. Еще раз за ваше возвращение!
— Не буду… с тобой… пить… Ты б-болван. — Белоголовый громко икал, дышал шумно и прерывисто, глаза уже не различали, где Хусто и где Ганс, и потому смотрели на обоих сразу. — А Сталинград, по-твоему, не серьезное дело? Тыловые крысы…
— Ну-ну…
— Мне пора, господа, — сказал Хусто. Он встал. Он опасался, что может обратить на себя внимание.
— И нам пора, — сказал лейтенант в роговых очках. — Фрейлейн! — щелкнул пальцами.
Он бросил на столик деньги и, поддерживая белоголового, поднялся.
«Как бы от них отделаться». Хусто уже беспокоился. У дверей кафе Хусто заметил Мефодия. Тот неловко отступил, давая офицерам дорогу.
— Болшевик? — угрюмо уставился на него белоголовый и непослушной рукой потянулся к пистолету.
— Хе! Большевик! Большевики мне — вот… — сверкнул Мефодий водянистым глазом и показал на деревяшку. Хусто увидел его покрытые рыжими волосами руки. — А дойч хочет меня пиф-паф? Нихтс хорошо, герр дойч, пиф-паф, — усмехаясь, покачал головой. — Большевики — вот, — опять пожаловался и снова ткнул рукой в
— Осел же, — сказал лейтенант в роговых очках. — Брось его. Всех ослов не перебьешь. Пошли.
— Пожалуй, — хмуро согласился белоголовый. — И надо ли их всех перебить? — ухватился за пришедшую ему в голову мысль. — Ослы нужны. Но как ослы. У?
— Го-го-го! — захохотали оба получившейся шутке. — Го-го-го!..
— Хе-хе-хе… — хрипло залился и Мефодий, будто понял их шутку и разделяет ее.
Дошли до перекрестка. Хусто распрощался с лейтенантами. Вечерело. В тусклом свете сумерек лица пробегавших мимо людей показались ему еще более озабоченными и испуганными, чем днем, когда шел на вокзал. Каждый нес в себе свой маленький мир, совсем не защищенный, по глазам можно было видеть, что незащищенный, и мир одного был похож на мир другого, как мрак одной ночи похож на мрак другой ночи. «Как трудна, и неуютна, и безнадежна жизнь, когда пропадает ее единственный смысл — радость», — подумал Хусто. Он почувствовал себя одиноким в пустынном для него, холодном городе. «Человек один, сам с собой, так же слаб, как пылинка, поднятая в воздух», — размышлял Хусто, и если б не образы товарищей, ни на миг не выходившие из головы, он пал бы духом. Они все время были рядом, и он жался к ним, протягивал к ним руки и ощущал их тепло в своих ладонях.
Он подошел к гебитскомиссариату. В нескольких окнах еще горел свет. Из окон третьего этажа свет ложился на широкую вершину старого дерева, достигавшую наружных подоконников, и, уже слабый, падал вниз, на тротуар, и терялся под ногами. Хусто прошел мимо здания. Он долго бродил по опустевшим улицам и снова оказался у здания гебитскомиссариата, только с другой стороны. Потом вышел на площадь, над ней двигалась серая туча, свернул в переулок, отыскал нужный ему дом. Каменный дом стоял в конце переулка, на пустыре, среди развалин, один, чудом сохранившийся. Поднялся по лестнице, крутой и темной, остановился у двери, на которой мелом был выведен номер, тот, что искал, и позвонил.
Дверь открыла Оля.
— Вам кого?
Спокойный взгляд Оли не мог скрыть тревоги, охватившей ее.
— Вам кого? — повторила.
— Вас…
— Вы не ошиблись?
— О, нет…
— Вы все-таки, вероятно, ошиблись.
— Нет. Уверен в этом так же, как и в том, что город этот не Мадрид, — произнес Хусто слова пароля.
— Вы из Мадрида?
— А вы из «Шпрее»…
«Пароль, пароль, — успокоилась Оля. — Он». Его ждала Оля. «Этот заходил днем с лейтенантами в ресторан. И не подумала б, что он…» Кто такой, как обычно, Федор не сказал ей. «Ночлег…» И все. Как не хотела она уходить из отряда Янека! Она проклинала это проклятое «Шпрее», плакала первые дни, потом привыкла: покорно прислуживает немцам, улыбается им, и чаевые принимает — все, как полагается. Федор посылает к ней постояльцев, на ночь, другую… А в городе порядки все строже и строже, и до беды недалеко. Вот и этот, гауптман.
— Да, из «Шпрее». Пожалуйста, — улыбнулась.
Конечно, живет она скромно, уж пусть капитан не обессудит…
После землянки эта небольшая комната с зелеными обоями, пузырями, вздувшимися в углах, с узкой кроватью, с диванчиком у окна, показалась Хусто выдуманной, так хорошо было здесь. Он даже зажмурил от удовольствия глаза.
Ночью небо как бы придавливает траншею, и в ней становится тесно. Хусто лежит на дне траншеи, упираясь головой в холодную стену. Он закутывается в манту, легкое одеяло. Близко, на том берегу Мансанареса, в парке Каса-дель-Кампо — враг, почти окруживший Мадрид. Роте, которой командует Хусто, предстоит выбить противника из окопов, что на левом фланге. Хусто настороженно прислушивается к глухому шороху воды, к неровному движению ветра в аллеях. Он вздрагивает, когда с бруствера неожиданно падает комок земли, и от внезапного шума пролетающей над траншеей птицы тоже вздрагивает, даже посапывание Фернандо, лежащего рядом, кажется подозрительным, — ночью все подкрадывается. Рука нащупывает в кармане сухой кусок сыра. Оба, он и Фернандо, с утра не ели — весь день марокканцы били из орудий, и доставить еду нельзя было. Хусто разламывает сыр, отыскивает в темноте руку Фернандо. «Возьми». Хусто слышит, как жует Фернандо, это длится недолго, минуты две. Но и у него уже ничего в руке, будто и не было сыра. «Поесть бы, потом выспаться…» Ничего другого Хусто сейчас не хочется. На рассвете атака. Надо выбить марокканцев и легионеров из Каса-дель-Кампо, выбить из Карабанчеля. Бойцы Пятого полка, бойцы интербригады на рассвете сделают это, думает Хусто. Его рота готова к бою. Мысль о предстоящей атаке почему-то приводит к Тересе. Она, конечно, очень устала и спит сейчас. Хусто знает, вместе со всеми работницами фабрики Тереса роет окопы в оливковой роще, у горы Ангелов, и раз в три дня возвращается ночевать в мансарду шестиэтажного дома, в которой они живут. Это совсем близко отсюда — несколько кварталов позади траншеи, не доходя до Северного вокзала. «Как там моя Тереса?» — произносит Хусто. Но Фернандо уже спит. Хусто опять слышит его посапывание, похожее на тихие, беспомощные стоны. И когда Хусто на некоторое время перестает думать о Тересе, она приходит к нему. Она сваливается в траншею, задевает Фернандо, тот в испуге просыпается, схватывает винтовку. «Хусто, что случилось?» — дрожит его голос. Тереса сидит, приникнув к Хусто, он обнимает ее плечи. «Тереса пришла», — счастливо отвечает Хусто. А она дрожит и радуется и целует его в нос, в щеки, в глаза, в лоб, куда попадет в темноте. «Тебя же могли убить, Тереса!» — ужасается Хусто. Тереса чуть слышно смеется. «Тебя могли убить…» — повторяет Хусто, будто она еще там, на пути к нему. «Теперь мы роем не у Ангелов, — перебивает его Тереса, — копаем у Толедского моста. Милисианос, который командует нами, сказал мне, где твоя рота. Сегодня управились мы рано, и я трамваем добралась к тебе поближе. А потом, засветло, подошла к расположению твоей роты, высмотрела, где ты, и, как парашютистка, сбросилась тебе на голову. Ты недоволен?» Она шарит рукой, находит узелок. «Но ведь тебя могли убить, Тереса», — все еще переживает Хусто. «Заладил! Я принесла вам лепешек», — развязывает она узелок и сует лепешку Хусто, лепешку
Хусто прошел мимо гебитскомиссариата, здания с длинными рядами узких окон. Третий день он в городе. Он может пробыть здесь еще завтра. Завтра пятница. В пятницу после двенадцати ночи кончится срок пометки на удостоверении, и он уже будет считаться дезертиром. Хусто посмотрел на часы. Было без четверти пять.
Вчера Фернандо вышел из гебитскомиссариата в шесть часов десять минут. Пока он спускался по широким каменным ступеням к машине, Хусто успел его рассмотреть. Никакого сомнения, это был Фернандо, друг Фернандо. Ничто не изменило его: ни серые виски, ни постаревшее лицо, ни погоны оберста. Да, да, это был Фернандо Роблес с Куатро-Каминос, парень из рабочего предместья. Точно, он. Жив, значит… Хусто никогда не слышал, чтоб сердце так стучало, он даже испугался. С трудом сдержал себя и не кинулся к нему: «Фернандо!» Фернандо, он. Хусто усмехнулся, а вдруг?.. Он отбросил мелькнувшее подозрение. Ерунда. А тот неспешно ступал по ступеням, ниже, ниже, он был уже внизу. «Такой же…» — смотрел Хусто. Фернандо всегда был красив, девушки так любили веселого, белозубого, бравого кабальеро Фернандо. Он и сейчас красив, Фернандо. Ему все к лицу, и моно с золотым блеском «молнии» по синему, которое он носил в Пятом полку, и эта шинель оберста тоже. Он был храбр, Фернандо, это верно. На грузовиках, пешком отступали они из-под Эстремадуры. А потом — Харама. Никто не скажет, что они плохо дрались. Они хорошо дрались. Но — немецкие танки, итальянские самолеты… Все время были они вместе. Потом — под Мадридом и в самом Мадриде… Все время вместе. До той минуты, когда Хусто был ранен в атаке у Мансанареса. Больше он не встречал Фернандо. И вот, Фернандо, как и он, здесь, так далеко от Испании. Десять шагов отделяли их друг от друга, как тогда, в траншее, десять метров отделяли их от солдат, ждавших атаки на рассвете, а кажется, нечто большее, чем континенты, пролегло между ними.
Фернандо не мог заметить Хусто, шедшего по противоположной стороне улицы. Хусто видел, как шофер протянул руку, открыл дверцу машины, и Фернандо уселся с ним рядом.
У Хусто и сегодня не было ясного представления, как действовать дальше, и это было мучительно. Одно несомненно — надо, чтобы Фернандо узнал его. От того, как отнесется он к Хусто, зависит все остальное. Хусто снова поравнялся с подъездом. Машины не было. У дверей стоял часовой с автоматом.
Хусто остановился перед воззванием, наклеенным на заборе, и в десятый раз стал читать. Но краем глаза поглядывал на подъезд. Никого. Уже шесть сорок. Он поймал себя на том, что слишком долго читает воззвание. А вдруг за ним следят? От двинулся в том направлении, куда вчера поехал Фернандо.
Атака начинается на рассвете. С окраин города ударяют батареи. Хусто и Фернандо напряженно смотрят в небо, ждут, когда на нем появятся три больших звезды цвета республиканского флага, одна за другой: красная, желтая, лиловая. Хусто мельком взглядывает на Мансанарес — такая узкая, такая тонкая речонка, будто на карте изображена, а не по земле струится. Они когда-то весело бродили тут, у Толедского моста, у Сеговийского моста, он и Тереса. Фернандо вдруг толкает Хусто в грудь, но Хусто и сам видит красную звезду, вспыхнувшую в небе, она медленно падает и гаснет. И тотчас, сверкнув, загораются желтая и лиловая звезды и тоже падают, оставляя в воздухе дымный хвост. Бойцы Пятого полка поднимаются в атаку. Хусто рывком выскакивает из траншеи. Он бросает взгляд направо, налево: рота бежит вдоль берега, кидается в воду. Вода теплая, густая. С флангов бьют пулеметы, они не дают фашистам подняться роте навстречу. Фашисты ведут огонь из окопов. Окопы в Каса-дель-Кампо, деревья прикрывают их. Пригнувшись, с винтовкой наперевес, несется Хусто к пригорку, командиры взводов знают, что туда должен быть перенесен его наблюдательный пункт. «Вперед! Вперед!» Стрельба и крики смешиваются, это вал катит на Каса-дель-Кампо. Где-то за деревьями умолкает пулемет. Значит, бойцы уже в парке. «Да здравствует республика!» Это они кричат. Теперь они бегут во весь рост, припадают к стволам деревьев, стреляют и бегут дальше. Дальше — это до следующего дерева, потом опять до следующего. Одни падают, Хусто это видит, другие продолжают бежать, но падают и эти, видит Хусто, и бегут те, что следовали сзади. И он уже не замечает падающих, он смотрит только на бегущих. «Да здравствует республика!» Это Фернандо, это его голос. Фернандо опередил Хусто на несколько метров. До пригорка уже недалеко. Недалеко, если быстрей бежать. Хусто чувствует, как напряжены его мышцы. Ему становится трудно, он все больше отстает от Фернандо. Он останавливается, сам не понимает почему. Ах, догадывается, вот что! Просто хочет перевести дух. Он стоит, но все равно тяжело дышит, будто продолжает бег. Он сваливается у самого пригорка. Два бы шага еще, и он был бы там, на наблюдательном пункте. «Сейчас поднимусь…» Он сделает эти два шага. Он понимает, это от переутомления. Ему следовало ночью отдыхать. Ах, Тереса!.. Но все равно, он благодарен ей. «Да ты ранен, Хусто!» Фернандо? Да, Фернандо. Теперь и Хусто видит, что его моно на груди не синее, а красное. Красное, как кровь.
Он шел по правой стороне и смотрел на каждую обгонявшую его машину. Темное небо лежало на крышах вечеревшего города, и город был очерчен свинцовыми контурами.
Хусто не заметил, что подошел к вокзалу.
Он увидел на перроне двух венгров, сидевших на рюкзаках. По шинелям узнал, что венгры. Подбирая немецкие слова, разговорился с ними.
— Тоже ждешь отправки? — безучастно спросил венгр с маленькими черными глазами.
— В пятницу, обещал майор.
— А куда тебе?