Публичное одиночество
Шрифт:
Вторая мировая война (2003)
Пятьдесят миллионов людей погибли во Второй мировой войне…
Это пятьдесят миллионов войн. Потому что для каждого война была своя, конкретная. Маршалы говорили: я не могу и не должен видеть лица солдата перед боем. Он для меня не должен существовать как личность. Я не могу поддаваться внутреннему ощущению жалости перед тем, как этих людей послать на смерть. Мы знаем: из ста – двадцать, тридцать, восемьдесят, девяносто человек погибнут или будут ранены. А он должен их посылать в бой. Невероятная жестокость, с одной стороны. А с другой –
Где здесь истина? Кто имеет право на себя брать такое и почему имеет право?
Понимаете, когда закапываешься все больше и больше в это, возникает ощущение невероятное совершенно. Вот Ставка, Сталин, Жуков, все это вместе. И простой вопрос: «А что происходит у нас там?» – спускается вниз через огромное количество вопросов, переходящих в мат, и становится приказом конкретным людям куда-то бежать.
Что стоит за этим?..
Вот, скажем, огромное поле – мертвое, горящее, с изуродованными танками. По краю идет колонна. Грохот, гарь. А среди поля пойнтер на стойке, с обрывком веревки, охотничья собака. Пойнтер поймал верхним чутьем перепела, где-то там, в траве. Это его инстинкт, он не знает про войну. И в этом его жизнь, и в этом жизнь вообще.
Жизнь вообще – в этом соединении жизней конкретных-конкретных людей, с конкретными лицами, с конкретными желаниями. С их желанием выжить, раненных тут или там – и это все внутри огромной войны, в которую вовлечены миллионы и миллионы людей…
Есть еще очень важный момент. Как говорится, кто верит в случайность – не верит в Бога. Вот идут восемь человек по лесу, один отошел по малой нужде, задержался на несколько секунд, оглянулся, а семерых нет. А он уцелел. Почему он? Почему остался? Или человек в атаке минометной (я прочел огромное количество материалов, посмотрел около сорока часов хроники), у него осколком срезает ремень, как бритвой, а он остается в живых! Почему человек прошел всю войну без ранения, а в последний день случайный снайпер попадает ему в глаз? И как природа принимает в этом участие – природа, жизнь, Бог?
Не может быть так, чтобы мир – с Богом, а война – с дьяволом. Так не бывает. Если Бог споспешествует этому – где его участие? Я не пытаюсь ответить на этот вопрос, но я хочу его задать. (XI, 2)
(2010)
Интервьюер: Почему, как Вы думаете, мы выиграли эту войну?
Есть такой замечательный военный историк Кавад Раш, который написал, что советские историки отняли победу у русского солдата, показывая немцев дураками, пьяницами, идиотами и кретинами…
Это была неправда. Немецкая армия – действительно была великой армией, которая покоряла европейские страны за считаные дни…
Могли бы мы сейчас выиграть такую войну?
Но ведь сумели же псковские ребята совершить подвиг… хотя общество не располагает к подвигу эмоционально.
В стране победил всеразъедающий гламур. На ТВ-каналах развлекают одни и те же люди, которые друг про друга говорят, спорят, беседуют. И все это касается «песочницы» московской и питерской без учета огромной страны…
Вот предлагают – наемную армию. Моя личная точка зрения: мы немножко другая страна.
Наверное, какие-то подразделения должны быть профессионалами. Но человек, воюющий за деньги, пойдет туда, где дадут
(2010)
Ни один народ не может считаться воевавшим, если он не бился с внешним врагом на своей территории. Война – это не только солдаты, а все, что накрывает нацию. Война касается всего – пейзажа, речки, скамейки во дворе, неба над головой, родных и близких. Когда твои города бомбят вражеские самолеты, по ночам комендантский час и нельзя выйти на улицу, когда продукты отпускаются по карточкам, а в хозяйской постели спит чужой человек, говорящий на незнакомом языке…
Такое генетическое ощущение беды может быть развито лишь у тех, кто воевал на родине. (II, 65)
(2011)
Интервьюер: Вы родились в год Победы, какое в Вас было воспитано отношение к войне?
В детстве я испытывал восторг от запаха портупеи, от вида людей в гимнастерках, с золотыми погонами, с орденами, с медалями… Мне перешили отцовскую форму, и в пять лет от роду я гордо ходил в кителе с погонами и фуражке. Ощущение войны, подвига Победы очень вдохновляло. Во дворе с мальчишками каждый день играли в войну.
До середины шестидесятых годов главный слоган страны был: «Лишь бы не было войны!»
И это говорилось не иронично, а совершенно серьезно. Стабильность в обществе существовала именно потому, что у власти и под властью было поколение тех, кто воевал. Не важно, солдатом ты был или генералом – все легко понимали друг друга… (XV, 52)
Гражданская война в России
(2000)
У меня была идея снять фильм о Гражданской войне, которая в большой степени навеяна Николаем Туроверовым… «Уходили мы из Крыма, среди дыма и огня…» или его стихами «В Легионе».
Вот это соединение казачества, изгнания, Африки… Все это, вместе взятое (да если еще соединить с Триестом, с концом войны, с тем, как выдали и предали всех этих казаков), рождает трагическое, потрясающее ощущение. Это квинтэссенция трагедии народной, отраженная в судьбе казачьего офицера. Но это только бродит у меня в космосе представлений, или, как гениально написал об этом Мандельштам: «Я слово позабыл, что я хотел сказать / Слепая ласточка в чертог теней вернется»…
Вот пока и у меня все находится в «чертоге теней», все «плавает», не сгущаясь в чем-то конкретном.
Была у меня и идея экранизации Донского похода… Я читал об этом времени довольно много. Донскому походу посвящено много, если можно так выразиться, литературообразных воспоминаний, не имеющих отношения к литературе. Их написали офицеры казачьи. И вот там можно найти совершенно потрясающие детали, которые немыслимо найти у профессиональных писателей…
Например, на фронт отправляется обоз с гробами. Длиннейший обоз – сто пятьдесят подвод, на каждой подводе по десять гробов. И молодой совсем юнкер, мальчик, которому поручено командовать этим обозом, и его любовная история с сопровождающей этот же обоз казачкой.