Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин!
Шрифт:
Горячий свинец метет, словно метлой, кони мечутся, встают на дыбы, сбрасывая всадников, перед плотной шеренгой пехоты уже лежало множество трупов, но русские не останавливаются. Кони спотыкаются на трупах, но русские упрямо рвутся вперед. И откуда у них это? Ведь даже знаменитые кавалеристы Зейдлица, прославленные на всю Европу, выигравшие многие сражения, в такой ситуации отступили. А русские не желают! Что за дьявол в них вселился?! Русского мало что убить, так его еще повалить надо!
– Залпом пли!
– Залпом пли!
– Залпом пли!
Нет, не остановились, врубились в
Теперь уже Фридриху не чудился, он совершенно точно слышал хриплый вой и лязг железа. Осатаневшие гренадеры сами пошли в атаку, забыв про приказ короля. Регулярное сражение превратилось в какой-то безумный шабаш, кровавую резню. В дыму мелькали штыки, кирасирские палаши, но люди уже превратились в диких зверей, в ход пошли кулаки и зубы. Удары наносились практически вслепую, кто знает, может, доставалось и своим, в густой пелене дыма различить что-то было трудно. Выстрелы в упор опаляли лицо, к пороховой гари примешивался противный запах вспоротых внутренностей.
Все это Фридрих чувствовал так, словно сам находился в самой гуще схватки. Он даже забыл, что полководец обязан сохранять трезвую голову везде и всегда и не позволять хмелю битвы овладеть собой. Собственно, такое случилось с ним впервые и, скорее всего, причиной тому было сокрушительное поражение, которое потерпела прусская армия совсем недавно. Что-то сломалось в душе, вот потому сейчас ему и мерещились окровавленные тела, пропоротые ударами его – да-да, его! – штыка. Ведь рядовой гренадер ни за что не отвечает, на его плечах не лежат судьбы мира.
Король затряс головой, отгоняя проклятое наваждение. Тем временем схватка постепенно утихла. Стало видно, что прусская пехота сумела выстоять. Она понесла огромные потери, строй ее смешался, вместо геометрически правильных линеек батальонов теперь на высотах тут и там виднелись кучки окровавленных, потрепанных оборванцев. Однако они победили! Точно такие же разрозненные и потрепанные кучки русских кирасир катились обратно по долине, провожаемые залпами прусской артиллерии. Снова пехота оказалась сильнее отборной кавалерии.
– Ну, что, Ведель, – широко улыбнулся король, не успев нацепить маску ледяной невозмутимости, – теперь вы видите, что атака русских была форменной глупостью. Мы выиграли это сражение! Нужно только нанести последний решающий удар. Чтобы добить русского медведя.
– Да, ваше величество, – поспешил согласиться Ведель, хотя совершенно не разделял уверенности Фридриха. – Знамена вашего величества всегда овеяны славой победы!
– Ну, что же, теперь наш черед, – со странной смесью игривости и мрачности произнес гусарский полковник. – Кирасиры разбили строй пруссаков, нам предстоит довершить дело. Трубите атаку.
Пронзительные звуки горнов встряхнули гусаров, шеренги цветастых ментиков выровнялись, и кавалеристы начали спускаться с холма. Пруссаки, завидев новую опасность, засуетились. Было видно, как офицеры, размахивая саблями, пытаются выстроить солдат в каре, как и положено для отражения атаки кавалерии. Однако слишком силен был удар кирасиров, слишком много сил и крови стоил он пруссакам. Окровавленные, растерянные солдаты суматошно метались среди людских и конских трупов, но никак не получалось у них сбить плотный строй, без которого не стоило даже надеяться на успех. И все-таки мало-помалу они собирались вокруг знамен с черными орлами.
Петенька, сделав знак Северьяну и корнетам, тоже тронул лошадь, держась позади первого эскадрона. Северьян, конечно же, скорчил умоляющую гримасу – его отношения с лошадьми никак не налаживались, – но перечить не посмел и следовал за господином. На лицах же мальчишек снова заиграл румянец, они оживились, предвкушая схватку.
Пруссаки начали стрелять, пули с противным чмоканьем ударяли в землю, двое или трое гусаров вылетели из седел, но их лошади, подхваченные общим порывом, не покинули строй. Эскадроны, набирая ход, неслись вниз по склону.
– Рысью! – долетела команда полковника.
Строй синих мундиров, окутанный рваными клубами порохового дыма, приближался. Петенька уже мог различить поблескивание штыков. Теперь кавалеристам предстояло самое сложное – с разгона подняться на противоположный склон долины, именно в этом месте лежало особенно много трупов и пехотинцев, и кирасиров. Но хорошо вымуштрованные лошади, подчиняясь железной воле всадников, не обращали внимания на препятствия. Петеньку слегка замутило, когда он понял, почему конская рысь стала чуть валкой.
Прусские пули так и свистели, рядом с воем пролетело ядро, которое, однако, никого не зацепило. Петенька пришпорил лошадь, стараясь не отстать от гусар, и сжал слегка взмокшей ладонью саблю. Совершенно неожиданно он понял, что боится! У него даже зубы слегка застучали. А впереди, за рваной пеленой дыма, показались прусские шеренги. Офицерам все-таки удалось навести подобие порядка, первый ряд припал на колено, второй целился поверх их голов.
Однако гусары летели, словно буря, и даже грянувший залп пруссаков не мог их остановить. Несколько всадников вылетели из седел, какая-то лошадь с визгом забилась на земле, заливая все кровью, брызжущей из простреленной головы. Петенька влетел в завесу едкого порохового дыма, от которого сразу закашлялся и даже выпустил саблю, оставив ее болтаться на правом запястье. Но все это длилось одно мгновение, не более, эскадрон пролетел сквозь синеватую завесу и оказался прямо перед строем пруссаков. Первая шеренга лихорадочно перезаряжала фузеи, вторая целилась. Офицеры размахивали шпагами, что-то натужно кричали, но Петенька словно бы оглох. Нет, не от испуга, но ведь все прусские фузеи смотрели прямо ему в грудь.