Пуритане(ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
— Это место я хорошо знаю; не раз помогал я Дженни Деннисон спускаться через это окошко, а то и сам, бывало, лазил сюда вечерком побаловаться, когда кончу пахать.
— А что мешает нам забраться туда сейчас? — спросил Кадди его собеседник, смышленый и предприимчивый парень.
— Ничего не мешает, если это все, что нам надо, — ответил Кадди. — Ну, а потом что бы мы стали делать?
— Захватили бы замок, вот что; нас пятеро или шестеро, а тут никого — все солдаты на укреплениях у ворот.
— Раз так, то давайте, — сказал Кадди, — но только чур, чтобы ни одним пальцем не трогать ни леди Маргарет, ни мисс Эдит, ни старого майора, ни, Боже упаси, Дженни Деннисон, ни одной души, кроме солдат, а тех — хотите казните, хотите милуйте, меня это не касается.
— Ладно, — ответил стрелок, — нам бы только туда попасть, а уж там мы столкуемся.
Осторожно, словно он ступал по чему-то хрупкому, Кадди без особой охоты начал подниматься по знакомой тропинке; он немного побаивался, не зная, как его встретят, а кроме того, его мучила совесть, настойчиво нашептывая, что он собирается недостойным образом отплатить за все милости и покровительство, которые когда-то ему оказывала владелица Тиллитудлема. Тем не менее он влез на дерево, а за ним один за другим и его товарищи. Небольшое окно было когда-то забрано железной решеткой, но ее уже давно разрушило время или вынули слуги, чтобы в случае надобности располагать удобным проходом. Поэтому проникнуть в окно было делом несложным, если бы в этот момент в кладовой никого не было. Это-то и хотел выяснить осторожный Кадди, прежде чем сделать последний, и рискованный, шаг. Пока товарищи подгоняли и бранили его, а сам он медлил и вытягивал шею, чтобы заглянуть внутрь, голова его попалась в поле зрения Дженни Деннисон, забравшейся в кладовую, как в наиболее безопасное место, и дожидавшейся в этом убежище исхода борьбы. Увидев эту ужасную голову и испустив пронзительный крик, она бросилась в смежную с кладовой кухню и, вне себя от страха, схватила горшок с капустной похлебкой, который до начала боя собственными руками подвесила над огнем, пообещав Тому Хеллидею приготовить для него завтрак. Вооружившись этим горшком, Дженни возвратилась к окну кладовой и, возопив: «Режут, режут! Караул! Помогите! Замок взят! Берегитесь! Вот тебе, получай! » — с диким воплем опрокинула на бедного Кадди содержимое своего кипящего горшка. И хотя в другое время и при других обстоятельствах блюдо, приготовленное руками Дженни, несомненно было бы для него лакомым яством, на этот раз оно могло бы навсегда избавить его от солдатчины, что и случилось бы, если бы в тот момент, когда Дженни плеснула в него похлебкою, он посмотрел вверх. К счастью, наш вояка, услышав вопли перепуганной Дженни, не помышлял ни о чем другом, кроме поспешного отступления, и, препираясь с товарищами, мешавшими ему в этом, опустил глаза; к тому же стальная каска и куртка из буйволовой кожи, в прошлом принадлежавшие Босуэлу и отличавшиеся прочностью, защитили его от большей части кипящей похлебки. Впрочем, на его долю пришлось все же достаточно; пораженный болью и испугом, он стремительно спрыгнул с дерева, опрокинув своих товарищей и подвергнув явной опасности их руки и ноги, и, не слушая доводов, уговоров и приказаний, во весь дух пустился по наиболее безопасной дороге к главным силам повстанческой армии, и ни угрозы, ни убеждения не смогли бы заставить его повторить атаку.
Что касается Дженни, то, облив голову одного из своих воздыхателей яством, только что приготовленным ее пухлыми ручками для желудка другого, она не почила на лаврах, а продолжала трубить сигналы тревоги, носясь по замку и перечисляя истошным голосом все те преступления, которые законники зовут уголовными, а именно: убийство, поджог, похищение и грабеж. Эти ужасные крики вызвали такую тревогу и такое смятение внутри замка, что майор Белленден и лорд Эвендел, опасаясь нападения с незащищенного тыла, сочли за лучшее отвести сражавшихся у ворот и, оставив в руках повстанцев внешние укрепления, сосредоточили силы защитников в самом замке. Солдаты отступили в полном порядке, не тревожимые повстанцами, так как паника, поднятая Кадди и его товарищами, вызвала среди осаждающих почти такой же переполох, как крики Дженни у осажденных.
Ни те, ни другие до конца дня не делали больше попыток возобновить бой. Потери повстанцев были очень значительны. Исходя из тех трудностей, с которыми они столкнулись при овладении внешними, находившимися за пределами замка, позициями, они поняли, что захват его приступом — дело почти безнадежное. С другой стороны, положение осажденных было достаточно тяжелым и не предвещало ничего хорошего. В бою они потеряли двух или трех убитыми и нескольких человек ранеными, и хотя их потери были в количественном отношении значительно меньше, чем у врага, оставившего на месте десятка два убитых, все же, принимая во внимание малочисленность гарнизона, эта убыль была для них очень чувствительной; вместе с тем отчаянные атаки мятежников со всей очевидностью показали, что их вожди решили во что бы то ни стало овладеть крепостью и что боевой пыл их подчиненных вполне соответствует этим намерениям. Впрочем, наиболее страшным врагом гарнизона был угрожавший ему голод, неизбежный и неотвратимый в случае правильной осады. Распоряжения майора о доставке продовольствия были выполнены весьма нерадиво; к тому же драгуны, несмотря на предупреждения и запреты, истребляли провиант без зазрения совести. Поэтому майор с тяжелым сердцем приказал тщательно охранять окно, едва не открывшее мятежникам доступа в замок, равно как и все другие, которые могли быть использованы противником для диверсии.
ГЛАВА XXVI
Король созвал
Цвет войска всей земли, ему подвластной.
Вечером того дня, когда происходили описанные в предыдущей главе события, вожди пресвитерианского войска собрались на серьезное совещание. Они не могли не заметить, что их подчиненные несколько приуныли в связи с довольно значительными потерями, вырвавшими из их рядов, как всегда в таких случаях, наиболее решительных и отважных. Можно было опасаться, что, если они растратят свои силы и пыл на захват такой второстепенной крепости, как Тиллитудлем, их войско постепенно растает и они упустят все преимущества, которыми располагают благодаря замешательству правительства. Эти соображения склонили их принять план, согласно которому основные силы должны были выступить по направлению к Глазго, чтобы вытеснить из этого города солдат королевской армии. Совет поручил осуществление этого замысла Мортону и некоторым другим и назначил Берли командиром отряда из пятисот отборных бойцов, которым предстояло остаться под стенами замка, чтобы обложить его правильною осадою. Мортон был крайне недоволен своим назначением.
— Я имею веские причины личного свойства, — заявил он в совете, — быть поблизости от Тиллитудлема.
К этому он добавил, что если бы руководство осадой было возложено на него, то он, несомненно, сумел бы добиться разумного соглашения, которое, не являясь слишком суровым для осажденных, вместе с тем полностью отвечало бы цели, поставленной осаждающими.
Берли сразу догадался, почему его молодой сотоварищ не хочет идти с главными силами. Изучая людей, с которыми имел дело, он воспользовался простотой Кадди и восторженной болтливостью старой Моз, чтобы выведать у них немаловажные сведения об отношениях между Мортоном и владельцами Тиллитудлема. Поэтому, когда Паундтекст встал, чтобы вкратце, как он заявил, высказаться по важному делу, Берли, предвидя, что это высказывание «вкратце» займет не менее часа, отвел Мортона в сторону, чтобы их не слышали остальные члены совета, и сказал ему следующее:
— Генри Мортон, ты поступаешь неправедно; ведь ты жертвуешь нашим священным делом ради дружбы с необрезанным филистимлянином и ради влечения к моавитянке.
— Я не понимаю, что это значит, мистер Белфур, и не одобряю ваших намеков, — возмущенно ответил Мортон. — Мне не понятны к тому же причины, побуждающие вас так зло нападать на меня или пользоваться столь резкими выражениями.
— И все же это — правда, — продолжал Белфур, — согласись, что в этом дьявольском замке находятся те, печься о которых, словно мать о своих малых чадах, ты считаешь для себя более важным, чем поднять знамя шотландской церкви над выями злейших врагов ее.
— Если вы думаете, что я охотно предпочел бы покончить с войной, не добиваясь кровавой победы, и что я стремлюсь к этому гораздо больше, нежели к личной славе и власти, вы совершенно правы, — ответил Мортон.
— И не совсем не прав, — проговорил Берли, — полагая, что ты столь же миролюбиво настроен и по отношению к твоим друзьям в Тиллитудлеме.
— Разумеется, — отвечал Мортон, — я слишком многим обязан майору Беллендену, чтобы не оказать ему помощи в той мере, в какой это не затрагивает интересов великого дела, которому я себя отдал. Я никогда не скрывал своего уважения к этому человеку.
— Я об этом осведомлен, — заметил Берли. — Впрочем, если бы ты и таил свои мысли, я все равно разгадал бы их. А теперь послушай, что я скажу. Этот Майлс Белленден располагает всем необходимым, по крайней мере, на месяц.
— Это не так; мы знаем, что его запасов хватит едва ли на неделю.
— Но у меня есть бесспорные доказательства, — возразил Берли, — что этот коварный седовласый язычник умышленно распространял в гарнизоне разговоры такого рода, чтобы предупредить ропот солдат в связи с уменьшением их дневного пайка, и для того, чтобы задержать наше войско под стенами замка, пока не будет отточен меч, которым они собираются поразить нас насмерть.
— Почему же вы не сообщили об этом в военном совете? — спросил Мортон.
— А зачем? — сказал Белфур. — К чему открывать эту истину Тимпану, Мак-Брайеру, Паундтексту или Лонгкейлу? Тебе отлично известно, что все, о чем бы они ни узнали, на первом же собрании наших людей устами проповедников разглашается среди войска. А наши люди и без того приуныли, считая, что им придется просидеть у замка неделю. Что бы они сказали, если бы им велели готовиться к месячной осаде?
— Но почему вы скрывали это обстоятельство и от меня? И почему теперь о нем говорите? И, кроме того, каковы те доказательства, которыми вы якобы располагаете? — спросил Мортон.