Пуритане(ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
— Доказательств более чем достаточно, — ответил Берли. Он вынул целую пачку предписаний, направленных майором Белленденом к разным лицам, с расписками на обороте, подтверждавшими получение от них скота, зерна, муки и т.д. Совокупность полученного майором продовольствия заставляла предполагать, что гарнизон хорошо обеспечен и что в ближайшем будущем ему не угрожают лишения. Впрочем, Берли утаил от Мортона одну чрезвычайно существенную подробность, о которой сам, однако, был отлично осведомлен, а именно, что большая часть перечисленных в расписках съестных припасов не была доставлена в замок из-за жадности посланных для их сбора драгун, охотно распродававших каждому, кто пожелает, то, что им удалось отобрать у другого, бесстыдно злоупотребляя требованиями майора, — совсем как сэр Джон Фальстаф, торговавший рекрутами короля.
— А теперь, — продолжал Белфур, заметив, что произвел нужное впечатление, — мне остается сказать, что упомянутое тобой обстоятельство я скрывал от тебя не дольше, чем от себя самого, так как эти бумаги попали ко мне только нынешним утром. Сообщаю тебе об этом, чтобы ты с ликованием в сердце выступил в путь и охотно делал то великое дело, которое ждет тебя в Глазго, зная, что твоим друзьям в стане язычников не угрожает ничего страшного, раз в крепости есть продовольствие, а моих сил хватит только на то, чтобы препятствовать вылазкам, но не больше.
— Но почему, — продолжал Мортон, никак не желавший сдаться на убеждения Белфура, — почему вы не хотите оставить меня с меньшим отрядом и отправиться с главными силами в Глазго? Ведь это несравненно более почетное назначение.
— Именно поэтому, молодой человек, — ответил Берли, — я и хлопотал, чтобы его получил сын Сайлеса Мортона. Я старею; для этой седой головы довольно и того почета, который я успел снискать среди опасностей. Я говорю не о пустой тщете, которую люди зовут земной славою, я говорю о почете, окружающем тех, кто старательно делает свое дело. Но твое жизненное поприще только начинается. Ты обязан оправдать высокое доверие, которое тебе оказали после моего поручительства в том, что ты, безусловно, его заслуживаешь. Под Лоудон-хиллом ты был узником Клеверхауза; во время последнего приступа на твою долю выпало сражаться из-за укрытия, тогда как я вел лобовую атаку, и моя задача была много опаснее, чем твоя. И если ты останешься под этими стенами, когда в другом месте нужно действовать со всею решительностью, люди, поверь мне, начнут говорить, что сын Сайлеса Мортона сошел со стези своего доблестного отца.
На последние слова Берли Мортону, как солдату и дворянину, нечего было ответить, и он поспешно согласился принять предложенное ему назначение. Впрочем, он не мог отделаться от недоверия, которое невольно испытывал к человеку, снабдившему его этими сведениями.
— Мистер Белфур, — сказал он, — между нами должна быть полная ясность. Вы сочли нужным обратить самое пристальное внимание на мои личные дела и привязанности; убедительно прошу вас поверить, что в них мне свойственно такое же постоянство, как и в моих политических убеждениях. Возможно, что в мое отсутствие в вашей власти будет внести успокоение в мою душу или, напротив, оскорбить мои лучшие чувства. Имейте в виду, что, как бы это ни отразилось на нашем деле, моя вечная благодарность или упорная ненависть будут ответом на ваш образ действий. Несмотря на мою молодость и неопытность, я, несомненно, смогу отыскать друзей, которые мне обеспечат возможность выразить вам мои чувства и в том и в другом случае.
— Если в это заявление вы вкладываете угрозу, — холодно и надменно ответил Берли, — то было бы лучше, если бы вы обошлись без него. Я умею ценить расположение друзей и презираю до глубины души угрозы врагов. Но я не хочу ссориться с вами. Что бы здесь ни случилось в ваше отсутствие, я буду руководствоваться вашими пожеланиями, насколько позволит мне долг, которому я обязан подчиняться прежде всего.
Мортон вынужден был удовольствоваться этим уклончивым обещанием.
«Если нас разобьют, — думал он, — то это спасет защитников крепости, прежде чем они будут вынуждены капитулировать; если победим мы, то, судя по численности сторонников умеренной партии, в вопросе о том, как воспользоваться плодами победы, со мною будут считаться не меньше, чем с Белфуром Берли».
И он пошел за Белфуром в военный совет, где Тимпан заканчивал свою речь, разъясняя практическое применение всего сказанного им раньше. Когда он наконец сел, Мортон заявил о своем согласии идти с главными силами, чтобы выбить правительственные войска из Глазго. Были произведены и другие назначения на командные должности; затем последовали пылкие увещания со стороны присутствовавших на заседании проповедников, обращенные к вновь назначенным. На следующее утро, едва начало рассветать, войско повстанцев покинуло лагерь и выступило по направлению к Глазго.
Мы отнюдь не намерены входить в подробности и останавливаться на всех событиях, описание которых можно найти в любом историческом сочинении того времени. Достаточно сообщить, что Клеверхауз и лорд Росс, узнав о наступлении превосходящих сил неприятеля, окопались или, лучше сказать, забаррикадировались в центре города, в районе ратуши и старой тюрьмы, предпочитая принять на себя удар атакующих, чем покинуть столицу западной части Шотландии. Пресвитериане, наступая на Глазго, разделились на две колонны; одна из них проникла в город на линии Коллегия — кафедральный собор, тогда как другая вошла в него через Гэллоугейт, то есть тем путем, каким сюда попадают прибывающие с юго-востока. Обе колонны находились под командой решительных и отважных людей. Но выгодная позиция и боевая опытность неприятеля оказались непреодолимыми для беззаветно храбрых, но необученных и недисциплинированных бойцов.
Росс и Клеверхауз в соответствии с тщательно обдуманным планом разместили своих солдат в домах, на перекрестках или у так называемых тупиков, а кроме того — за высокими брустверами на баррикадах, которыми были перегорожены многие улицы.
Ряды атакующих редели от огня невидимого противника, которому они не могли надлежащим образом отвечать. Тщетно Мортон и другие вожди, показывая пример исключительной храбрости, пытались вызвать врага на открытую схватку; их подчиненные дрогнули и начали разбегаться в разные стороны. И хотя Генри Мортон отходил одним из последних, командуя арьергардом, поддерживая порядок среди отступающих и предупреждая попытки неприятеля воспользоваться преимуществами, связанными с успешным отражением атаки повстанцев, все же он с болью в сердце слышал, как его бойцы говорили: «А все из-за чрезмерного доверия к этим мальчишкам-раскольникам; если бы честный и преданный нашему делу Берли повел нас в атаку, как тогда в Тиллитудлеме, дело обернулось бы совсем по-другому».
Слушая эти толки, исходившие к тому же от тех, кто первым проявил признаки малодушия, Мортон проникся величайшим негодованием. Несправедливые обвинения удвоили его пыл; он понял, что, включившись в эту борьбу не на жизнь, а на смерть, он должен или победить, или погибнуть на поле брани.
«Отступление для меня невозможно, — сказал он себе, — пусть все признают — даже майор Белленден, даже Эдит, — что мятежник Мортон, по крайней мере, не посрамил славы своего отца».
Неудачный приступ внес такое расстройство в ряды повстанцев и настолько расшатал дисциплину, что их начальники сочли нужным отвести войско на несколько миль от города, с тем чтобы выиграть время и привести свои части, насколько удастся, в порядок. Между тем продолжало прибывать пополнение; сознание, что жребий брошен и отступление невозможно, а также победа под Лоудон-хиллом определяли их настроение в большей степени, чем неудача под Глазго. Многие из вновь прибывших присоединились к отряду Мортона. Впрочем, он с горечью видел, что неприязнь к нему наиболее непримиримых из ковенантеров неуклонно и быстро растет. Благоразумие не по летам, которое он проявлял, наводя дисциплину и порядок среди своих подчиненных, они объясняли чрезмерным упованием на земное оружие, а его явная терпимость к религиозным взглядам и обрядам, отличавшимся от его собственных, доставила ему совершенно несправедливо прозвище Галлиона, который, как известно, проявлял полнейшее безразличие к вещам подобного рода. Но самым худшим было то, что масса повстанцев, всегда готовая превозносить тех, кто проповедует крайние политические или религиозные взгляды, и, напротив, недовольная теми, кто старается надеть на нее ярмо дисциплины, открыто предпочитала более ревностных к вере вождей, в чьих отрядах энтузиазм в борьбе за правое дело заменял отсутствующий порядок и воинскую субординацию, и всячески уклонялась от стеснений, которыми Мортон пытался ограничить ее своеволие. Словом, неся на себе основное бремя командования (так как другие вожди охотно уступали ему все хлопотливое и чреватое неприятностями), он не располагал должным авторитетом, который один только и мог бы обеспечить действенность проводимых им мер. (Эти ссоры и споры, которые дробили и без того небольшое войско повстанцев, проистекали главным образом из разногласий по вопросу о том, следует ли считаться с интересами короля и признавать королевскую власть или нет, а также должны ли те, кто взялся за оружие, удовольствоваться свободным исповеданием своей веры или настаивать на восстановлении совета старейшин в качестве верховной церковной власти, стоящей над всеми другими религиозными толками. Несколько мелких землевладельцев, примкнувших к восстанию вместе с наиболее благоразумными из духовенства, считали необходимым ограничить свои требования и добиваться возможного. Однако тех, кто ставил себе эти умеренные и разумные цели, фанатики окрестили эрастианскою партией, то есть людьми, которые с готовностью подчинили бы церковь светским властям; на этом основании они называли их также «западнею в Массифе и сетью, раскинутой на Фаворе». note 25
Note25
См.: «Life of sir Robert Hamilton» («Жизнь сэра Роберта Гамильтона») в «Scottish Worthies» («Пастыри шотландской церкви»), а также его рассказ о битве у Босуэлского моста. (Прим. автора.)
И все же, несмотря на эти препятствия, за какие-нибудь несколько дней, путем неимоверных усилий, он сумел внести в армию хоть какую-то дисциплину и потому считал, что может решиться на повторный штурм Глазго с твердою надеждою на успех.
Конечно, одной из причин, побуждавших его к столь лихорадочной деятельности, было желание помериться силами с полковником Клеверхаузом, из-за которого ему пришлось столько вытерпеть. Клеверхауз, однако, не дал осуществиться его надеждам; отбив первый приступ и отбросив противника, он удовлетворил свое самолюбие и посчитал неразумным дожидаться с горстью солдат второй атаки мятежников, которую они поведут большими и более дисциплинированными силами. Он покинул город и направился во главе правительственных войск в Эдинбург. Повстанцы следом за ним, не встретив сопротивления, вошли в Глазго, и Мортон не смог лично встретиться с Клеверхаузом, чего так страстно желал. И хотя ему не удалось смыть то бесчестие, которое выпало на долю находившегося под его начальством отряда, все же уход Клеверхауза и овладение Глазго подняли дух мятежников, и их численность значительно возросла. Нужно было назначить новых офицеров, сформировать новые полки и эскадроны, ознакомить их с основами военного дела. Все это с общего согласия было поручено Генри Мортону. Он охотно принял на себя эти обязанности, тем более что отец познакомил его с теорией военного искусства; к тому же он был глубоко убежден, что, если бы он не взялся за этот неблагодарный, но совершенно необходимый труд, никто другой не принял его на себя.