Пурпур и яд
Шрифт:
Она откинула назад руку, словно натягивая невидимую тетиву. Упала стола, обнажив мраморную белизну плеч. Клодия — амазонка! Сам Митридат, этот ценитель женской красоты, захотел бы скрестить с ней оружие.
— Римляне не берут на войну жен, — сказал Лукулл.
В его голосе не было суровости. Сцена примирения была разыграна Клодией так очаровательно, что ей можно было простить притворство.
— Римляне оставляют жен на попечение пенатов, хранителей домашнего очага. И когда возвращаются, усталые и иссеченные шрамами, они застают
Лениво потянувшись, Клодия положила на плечи Лукулла обо руки. От нее исходил густой запах кинамона. Это был дух царских покоев, дразнящий и дурманящий запах Азии, побежденной на полях сражений, но ставшей победительницей в домах сенаторов и консулов. Это была роскошь частной жизни, против которой боролся старик Катон на словах, содействуя ее торжеству на деле. Она пришла из заморских стран вместе с трофеями завоевательных походов и толпами чужеземных рабов. Это они, ловкие и лукавые эллины, пышнокудрые сирийцы, коварные египтяне, обучили Порций и Лукреций искусству высоких причесок и соблазнительных поз, пляскам, игре на кифаре, притворству.
— Ты оставляешь меня на попечение пенатов. Но кому я поручу тебя? Кто будет охранять тебя от вражеских стрел, от суровой непогоды? Кто поможет тебе преодолевать горы и бурные потоки? Я решила: с тобою пойдет Клодий. Он будет твоим телохранителем.
— Клодий? Телохранителем? Пусть он лучше стережет мое доброе имя здесь и не знакомит свою сестру со всякими бездельниками.
Клодия топнула ножкой. Ее личико покраснело.
— Валерий не бездельник, а великий поэт. А брат мой давно мечтает о ратных подвигах. Еще ребенком он слышал о тебе и твоем плавании в Египет. И когда ты посещал дом моего отца, он был твоим первым ходатаем.
— Хорошо! — молвил Лукулл, смягчившись. Ему было приятно, что равнодушная к делам Марса Клодия помнит об этом эпизоде. — Я возьму с собой твоего братца. Только пусть он не думает, что я его допущу в свой шатер. Пусть он подышит дымом солдатских костров, натрет мозоли. Тогда я сделаю его легатом.
Клодия обняла Лукулла.
— Я знала, что ты мне не откажешь. Благодарная Клодия клянется хранить тебе верность, как Пенелопа.
Она выбросила жестом легионера тонкую холеную руку. Блеснули ярко накрашенные ногти.
Лукулл расхохотался:
— А уроки твоего веронца? Ты думаешь, я их забыл?
Говорит она, что любит
Одного меня на свете,
И клянется: «Сам Юпитер
В этом будет мне свидетель!»
То, в чем женщина любая
Брату нашему клянется,
Написать в воде текучей
Или в воздухе придется.
К счастью, моя Клодия, — продолжил он после паузы, — я не удаляюсь, как Одиссей, на двадцать лет. Не позднее, чем через год, я проведу по Священной дороге самого враждебного и ненавистного из царей.
Клодия захлопала в ладоши.
— Как интересно! Я буду супругой триумфатора.
…На равнине у Брундизия
— Раз! — кричал Мурена.
И солдаты отвели копье назад.
— Два!
Они выбросили его вправо.
— Три!
Копья задергались. Послышался смех.
Мурена обернулся в гневе и растерянности. Он увидел юношу, одетого и причесанного столь тщательно, словно он только что вышел из терм. Казалось, он пришел не в лагерь, а на прогулку или на свидание.
— Что тебе здесь надо, бездельник? — закричал Мурена.
— Меня прислал Лукулл, — молвил юноша, одергивая тогу. — Он сказал: «Направляйся к Мурене, пусть он проведет тебя сквозь копья!»
Солдаты затряслись от хохота. Этот желторотый птенец не знает, что пройти сквозь копья означает наказание палками.
Юноша покраснел. На глазах его выступили слезы. Он скинул тогу и остался в короткой тунике. Тело было крепким и загорелым.
— Что вы смеетесь, мужланы! — выкрикнул он, поднимая с земли чье-то копье.
Не торопясь, он отвел руку назад и с силой метнул его в тонкий столб, украшенный легионным орлом.
Копье впилось в центр столба и задрожало. Из уст воинов вырвался удивленный вздох. Этот юнец превратил в мишень лагерную святыню! Но какая меткость!
И в этот момент из-за оливковой рощицы, отделявшей лагерь от виллы какого-то сенатора, показался всадник на взмыленном коне. В том, с какой стремительностью он приближался, чувствовалось, что произошло что-то, сулящее перемены.
Выхватив из рук всадника свиток, Мурена пробежал его глазами. И через мгновение все поле огласил крик: «На корабли!» Его подхватили сотни ликующих голосов. Наконец-то наступило время, когда вместо утомительного учения можно попробовать свои силы в схватке с неприятелем, увидеть неведомые страны и города. Солдаты выбивали колья палаток, сворачивали парусину, сносили к преторию оружие и военные значки. Слышалось ржание коней, выводимых из стойл, кричали мулы.
— Что же ты стоишь, Клодий! — сказал Мурена, положив руку на плечо юноши.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Я знаком с твоей сестрой. Но об этом потом. За работу!
Лицо юноши радостно зарделось. Ему было приятно, что его уже считают своим…
С верхней палубы Клодий провожал взглядом удаляющийся италийский берег. Мелькнули белые камни островка Барр и скрылись за покатостью моря. В мыслях Клодия уже маячила Азия с ее горами и долинами, дворцами и храмами, с ее садами и гаремами. В плеске волн, хлеставших борта триремы, он уже слышал звон мечей и свист стрел.