Шрифт:
– Как странно… камень, а мягкий. – держа в руке
пурпурный камешек, произнес я удивленно.
– Это слеза рассветной птицы Амидас. – Лениво кинул гид Маджэдэл. – Когда эта птица роняет слезу, что бывает весьма редко, то миллионы существ во всей вселенной влюбляются друг в друга.
– Никогда не перестаю удивляться вещам сверхтонкого мира. – мое сердце замерло от восторга.
– Да, здесь много чего происходит, – ухмыльнулся Маджэдел,– в особенности, когда здесь нет астральных туристов. У нас осталась минута. Быстрее. Выходим в плотный мир.
Гид сел в позу лотоса и закрыл глаза. Я быстро отколол от пурпурного камня маленький кусочек и сунул в карман. Принял ту же позу и закрыл глаза. Астральный гид начал читать мантру плотного мира. Где-то на середине мантры, я почувствовал легкий толчок в спину.
– Эй, день-рожденик, ну как подарок?
Я открыл глаза и увидел лицо своей мамы.
– Ты знаешь, круто-круто. – Сказал я, вставая.
В кабинете была полутьма. Стены, обитые мягким бордовым плюшем, рассеивали золотистый свет. На черном гранитном полу лежали две тростниковых циновки.
– Надеюсь, Вы ничего не взяли из сверхтонкого мира? Поинтересовался гид.
– Конечно же, нет! – Возмущенно воскликнул я.
– Я верю Вам, Никита-Бурный-ноябрь-Иванович, – со слащавой улыбкой ответил гид
Мы вышли из здания Праздникоделенья в полдень по Питерскому времени.
Мама достала из своей сумочки прозрачную тонкую пластинку, бросила ее на асфальт. Взяла из своего кармашка маленький пульт и направила его на пластинку.
– Вот, полчаса назад купила в киоске мутационных вещей…
Она нажала кнопку на пульте, и тотчас пластинка начала увеличиваться. Из нее стали появляться железные балки, которые тут же соединялись друг с другом. Через несколько минут перед нами стояла Лада Калина Олд Хорс.
– Как я люблю отечественный автопром… – усмехнувшись пробормотала мама, посмотрев на меня.
Мы сели в машину. Хлопнули дверцами… не закрылись.
– Ты же знаешь, с первого раза они никогда не закрываются, ма-ма!
– Простонал я сквозь смех.
Мы хлопнули дверьми со всех сил. Из динамиков машины послышался мужской голос:
– Шо, а понежней нельзя? Таки вы бы мне сказали, таки я закрыл бы вам, шо б вы были здоровы!
– Миша, хватит препираться. Вези нас домой, – строго сказала мама.
– Мадам, шо Вы так нервничайте? Доставлю вас в лучшем виде! – Воскликнул Миша.
Лада, насколько могла, плавно тронулась. Мимо нас стали проносится заводы по производству чистого воздуха, банки хороших мыслей. Их слогон «Вы мыслите позитивно, мы – даем Вам деньги!». Хандра стала бичом 30000 века.
Я смотрел на долины имени Джона Леннона. Там медленно и грациозно вышагивали на своих расписных хохломских ногах дома хиппи. Фабрики звезд натужно пыхтели, производя две тысячи звезд поп музыки в минуту. Казино чувств сияли своими яркими фасадами, в них играли не на деньги, а на чувства клиента.
Случалось, когда люди выходили из них совершенно опустошенными…
Мимо нас проносилась тьма-тьмущая мелких лавок по замене человеческих органов, на кибер-сердце, кибер-почки и прочий людской ливер.
Наконец, мы приехали домой.
– Вылезай, Никитосик-сладенький Ноябрикосик! – ласково промурлыкала мама.
– И шо? Вот это и вся наша прогулка? – Возмутился Миша.
– Не рассусоливай, полезай ко мне в сумку! – мама нажала кнопку на пульте.
Через минуту Лада Олд Хорс приобрела свой компактный вид. Только ручка от дверцы осталась лежать на земле. Мама взяла пластинку, ручку и печально выхдонула:
– Мда, синхрофазотроны можем делать, а путные машины – нет. Парадокс!
Мы подошли к нашему дому. Я наклонился к домофону и произнес пароль:
– Комсомол с вами.
Последовал отзыв:
– Партия жжет!
Двери распахнулись. В доме темно и тихо.
– Мам, а что у нас так темно? – Тревожно продребезжал я, нащупывая выключатель.
Раздался щелчок. Вспыхнул свет, и на меня обрушилось нестройное многоголосье:
– С Днем Рожденья!
Многоликая толпа бросилась на меня.
Промелькнула мысль:наверное, то же самое чувствовали русичи при набегах печенегов. Мне двенадцать раз наступили на ногу. От поцелуев стоял звон в ушах. И, наконец, я ощутил сладкий аромат и поцелуй, той девушки, в которую влюблен. Она прошебетала:
– ПриФет, Никитосик-Ноябрикосик!
Мою левую ягодицу нестерпимо стало жечь.
– Странно, – подумал я, – сердце же не там!
– Ну, гости дорогие, вручение подарков закончилось! Прошу к столу! – Громогласно объявила мама.
Вся праздничная братия ринулась к столу. Я вспомнил сцену взятия Зимнего: тот же топот ног, те же крики: «а ну, давай, пошевеливайся!» и «братцы, навались!».
Еду растасовали по тарелкам. Начались тосты. Первым поднял бокал Иван-Шаловливый-Май-Иссакьян:
– Я хАчу вИпить этот бокал за нашего юного, умного, полностью натураЛного маЛчика. Ви знаете, я вспомИл один старый кавКАзсий тОст. Однажды, малеНкая, но очен гОрдая улитка ползла по АтВЕСной СКАле. И вот подлЭтает мАлодой орЁл. Он ей говорит: «Вай, слушИЙ ты такая мЭдлинная, малеНкая, склиская, рогатая! СлушИЙ, мнЭ жалко тебЭ, давай довИзу до вИршины скалА!» И тогда малеНкая улитка ответТла….
Меня пронзили синие холодные, словно лед, глаза той, кем я давно был очарован. Лилия-Томный-Июль-Борисовна. Длинные ножки. Черные роскошные локоны водопадом падали на ее белые плечи. Чем пленила меня эта холодная красота?
Она неожиданно бросила на меня страстный взгляд. Пересохло во рту… Можно было прислушаться и уловить шелест сухого, как осенний лист, языка. Но страсть это еще не любовь. Слабый огонек надежды теплился в моем сердце.
Откуда-то издалека донеслось окончание тоста Ивана-Шаловливого-Мая-Иссакьяна: