Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)
Шрифт:
Был он плотный, немного лысый, с белокурыми, неприятного пепельного цвета волосами, с серыми бровями, нависшими на серые глаза, одутловатый, курносый, безобразный, как отец. Был бешено вспыльчив, перед фрунтом проявлялся мелочно-придирчивым, жестоким самодуром; подобно отцу и братьям имел страсть к воинским учениям, к выправкам, выпушкам и всякой муштре. «Фельдфебель по натуре», – характеризует его Николай Тургенев. После Березины, когда разбитый Наполеон уходил из России, Константин на смотру был очень шокирован внешним видом русской армии, совершенно не соответствовавшим уставу. В обтрепанной, не по форме, одежде, отвыкшие в непрерывных боях от всех
– Эти люди умеют только драться!
Сам он таким умением не отличался и, как многие фрунтовики, был большой трус.
Вне службы Константин, по рассказам, был человек добродушный и даже сентиментальный, дома, у себя, держался радушнейшим и любезнейшим хозяином, так что даже когда ему в разговоре случалось прервать чью-нибудь речь, он немедленно останавливался и извинялся.
После смерти Александра, когда все думали, что императором будет Константин, Пушкин писал Константину: «Как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминает Генриха V. К тому же он умен, а с умными людьми все как-то лучше; словом, я надеюсь от него много хорошего».
Когда в апреле 1828 г. Россия объявила войну Турции, Пушкин и Вяземский просили разрешения отправиться при главной императорской квартире на театр военных действий. Великий князь Константин писал по этому поводу Бенкендорфу: «Вы говорите, что писатели Пушкин и князь Вяземский просят о дозволении следовать за главной императорской квартирой. Поверьте мне, любезный генерал, что, ввиду прежнего их поведения, как бы они ни старались выказать теперь свою преданность службе его величества, они не принадлежат к числу тех, на кого можно бы было в чем-нибудь положиться; точно так же нельзя полагаться на людей, которые придерживались одинаковых с ними принципов и число которых перестало увеличиваться лишь благодаря бдительности правительства». А через две недели писал ему же: «Неужели вы думаете, что Пушкин и князь Вяземский действительно руководствовались желанием служить его величеству, как верные подданные, когда они просили позволения следовать за главной императорской квартирой? Нет, не было ничего подобного; они уже так заявили себя и так нравственно испорчены, что не могли питать столь благородного чувства. Поверьте мне, что в своей просьбе они не имели другой цели, как найти новое поприще для распространения своих безнравственных принципов, которые доставили бы им в скором времени множество последователей среди молодых офицеров».
Великий князь Михаил Павлович
(1798–1840)
Младший сын императора Павла. В тридцатых годах состоял командиром гвардейского корпуса и главным начальником всех сухопутных военно-учебных заведений. Огромного роста, плотный, несколько сутуловатый, с большими, проницательными голубыми глазами, в высокой прическе, как ее тогда носили, рыжий (офицеры его называли «рыжий Мишка»). Говорил громко, отрывисто и повелительно. Был беспощадно строгий формалист, взыскивал с офицеров и солдат за малейшее нарушение формы и правил службы. Ежедневно, гуляя по улицам, ловил офицеров в калошах, солдат в расстегнутых мундирах и т. п. Был большой остряк и очень любил каламбуры. Острословие было любимейшим делом его жизни и величайшей его гордостью. По утрам,
– Вздор, я этого не говорил!
Таким образом, остроумие всего гвардейского корпуса приписывалось ему. За острое слово он готов был простить все. Однажды он поймал на улице офицера, одетого не по форме, и велел ему сесть к себе в сани, чтобы увезти на гауптвахту. Офицер, садясь, задел великого князя шпагой. Михаил рассердился:
– Дурак, и садиться-то еще не умеет!
– Это оттого, ваше высочество, что не в свои сани не надобно садиться, – ответил офицер.
Великий князь пришел в восторг, рассмеялся и отпустил офицера.
Был он человек колоссально необразованный. В кабинете его каменноостровского дворца не было ни одной книги, кроме «Рекрутской школы», «Батальонного учения» и т. п. Читал только военную газету «Инвалид». Утром первым делом его было прочитать «Инвалид», и часто он восклицал:
– Ах, негодный этот Воейков (редактор «Инвалида»)! Поручик Иванов уже четыре дня, как приехал, а он сегодня только напечатал об этом!
Весной 1830 г. Михаил был в гостях у Елизаветы Михайловны Хитрово, увидел у нее портрет Пушкина и сказал:
– Знаете ли, что я никогда не видал Пушкина близко; у меня были против него большие предубеждения; но по всему, что до меня доходит, я весьма желаю его узнать и особенно желаю иметь с ним продолжительный разговор.
И взял у Хитрово прочесть «Полтаву».
В середине тридцатых годов Пушкин нередко виделся с великим князем. Имел ли с ним Михаил тот «продолжительный разговор», который собирался с ним вести, и о чем мог быть этот разговор, мы не знаем. Но разговаривали они часто. Однажды, например, они встретились утром в дворцовом саду. Великий князь спросил Пушкина:
– Что ты один здесь философствуешь?
– Гуляю.
– Пойдем вместе.
Разговорились о плешивых. Пушкин сказал:
– Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молодые оплешивливают.
– Государь Александр и Константин Павлович оттого рано оплешивели, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело, – и волоса лезли… Нет ли новых каламбуров?
– Есть, да нехороши, не смею представить их вашему высочеству.
– У меня их тоже нет. Я замерз.
И они распростились.
Другой раз у Пушкина был большой разговор с великим князем о дворянстве. Пушкин говорил, что необходимо замкнутое и экономически крепкое дворянское сословие, что теперешнее разоренное старинное дворянство с его просвещением, с ненавистью против аристократии, с его притязаниями на власть и богатство представляет такую страшную стихию мятежей, какой нет и в Европе. Между прочим, он сказал великому князю:
– Вы весь в ваше семейство: все Романовы революционеры и нивелировщики.
– Спасибо! Так ты меня жалуешь в якобинцы! Благодарю. Вот репутация, которой мне недоставало.
«Разговор, – пишет Пушкин в дневнике, – обратился к воспитанию, любимому предмету его высочества. Я успел высказать ему многое. Дай Бог, чтобы слова мои произвели хоть каплю добра!»
Летом 1837 г., через полгода после смерти Пушкина, великий князь Михаил Павлович встретил в Бадене Дантеса, разжалованного за дуэль с Пушкиным в солдаты и высланного за границу. Великий князь на три дня расстроился от этой встречи. Придворная дама спросила: