Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)
Шрифт:
В Тифлисе Грибоедов встретился с Якубовичем, и у них произошла дуэль, отложенная в Петербурге. Грибоедов был ранен в кисть левой руки, пуля Грибоедова пролетела под затылком Якубовича. Они помирились. Грибоедов провел на юге пять лет – частью на Кавказе, частью в Персии; изучал персидский и арабский языки и начал свою комедию «Горе от ума». В марте 1823 г. он получил четырехмесячный отпуск, затем продолженный. Жил в Москве и усердно посещал все празднества, балы, пикники, набирая материал для своей комедии. Весной следующего года он приехал в Петербург с законченной комедией. Она имела огромный успех. Грибоедова нарасхват приглашали читать ее. Несмотря на большие связи Грибоедова, провести ее сквозь цензуру не удалось. Однако комедия распространилась в десятках тысяч списков. Писари зарабатывали огромные деньги, изо дня в день копируя «Горе от ума». Любители собирались кружками и записывали комедию под диктовку. Ни одна книга не разошлась в то время в таком количестве экземпляров, сколько разошлось
В Петербурге Грибоедов познакомился с членами Тайного общества Рылеевым, А. Бестужевым, князем А. И. Одоевским и другими. По настроению он был очень близок к декабристам. «Горе от ума» целиком отражает ту атмосферу ненависти и отвращения к правящим кругам, в которой жили лучшие люди того времени. Сохранился план драмы «1812 год», которую собирался написать Грибоедов. План этот еще лучше характеризует тогдашнего Грибоедова. Героем драмы должен был быть крепостной человек М. Вот окончание плана. Москва уже во власти французов. «Село под Москвой. Является М. Всеобщее ополчение без дворян. Трусость служителей правительства. Зимние сцены преследования неприятеля и ужасных смертей. Подвиги М..:. Эпилог. Вильна. Отличия, искательства; вся поэзия великих подвигов исчезает. М. в пренебрежении у военачальников. Отпускается восвояси с отеческими наставлениями к покорности и послушанию. Село или развалины Москвы. Прежние мерзости. М. возвращается под палку господина. Отчаяние, самоубийство». Так подойти в то время к «славной эпопее двенадцатого года» мог только писатель, настроенный очень революционно. Однако Грибоедов был скептик, на жизнь смотрел пессимистически; разделяя идеалы декабристов, он не видел в России сил, способных при данных условиях на борьбу. Рылеев и Бестужев несколько раз заводили с ним разговор о положении в России и делали намеки о Тайном обществе. Но Грибоедов неохотно вступал в такие разговоры и отвечал, что Россия не созрела для конституции. Известно его насмешливое замечание о сотне прапорщиков, мечтающих изменить государственный строй России. Рылеев и Бестужев не настаивали, жалея подвергать опасности большой талант.
Весной 1825 г. Грибоедов отправился обратно на Кавказ. Уезжал он в очень мрачном настроении, – «не от бурь, – писал он другу, – не от угрызающих скорбей, но решительно от пустоты душевной. Какой мир! Кем населен! И какая дурацкая его история!» И в творчестве он не мог найти убежища от этой душевной пустоты. «Ничего не написал, – сообщал он тому же другу, С. Н. Бегичеву. – Не знаю, не слишком ли я от себя требую? Умею ли писать? Право, для меня все еще загадка. Что у меня с избытком найдется, что сказать, за это я ручаюсь. Отчего же я нем? Нем, как гроб!!» На Кавказе Грибоедов состоял при командующем отдельным кавказским корпусом А. П. Ермолове, который очень его полюбил. После декабрьского восстания Грибоедов был арестован в крепости Грозной; Ермолов, получив приказ об аресте, предупредил Грибоедова, и обыск у него был сделан тогда, когда Грибоедов успел уничтожить свои бумаги. С фельдъегерем Грибоедов был отправлен в Петербург. На допросах держался независимо, написал императору Николаю такое письмо, что Дибич не посмел его передать. Улик никаких против Грибоедова не нашлось. 2 мая высочайше было повелено «освободить его с аттестатом, выдать не в зачет годовое жалованье и произвесть в следующий чин».
Грибоедов воротился на Кавказ. Ермолова в начальствовании краем сменил Паскевич, женатый на двоюродной сестре Грибоедова. Грибоедов заведывал сношениями с Персией и Турцией, писал безграмотному Паскевичу его реляции, сопровождал его на персидской войне. Паскевич писал матери Грибоедова, что сын ее совсем его не слушается: «…разъезжает себе под пулями, да и только!» Выработка мирных условий с Персией почти целиком была делом Грибоедова, обнаружившего большие дипломатические способности. Персия уступила России Нахичеванское и Эриванское ханство и обязалась уплатить 30 миллионов рублей контрибуции. Для представления императору мирного трактата Паскевич отправил в Петербург Грибоедова и в письме рекомендовал его Николаю «как человека, который был для меня по политическим делам весьма полезен». Дипломатическая служба, однако, тяготила Грибоедова; проездом в Петербург он посетил в Москве своего друга С. Н. Бегичева и говорил ему:
– Я приеду на житье к тебе. Все, чем я до сих пор занимался, для меня дела посторонние, призвание мое кабинетная жизнь, голова моя полна, и я чувствую необходимую потребность писать.
В Петербурге Грибоедов встретил блестящий прием. Ему пожалованы были чин статского советника, орден Анны 2-й степени с алмазами и четыре тысячи червонцев. На него смотрели как на восходящую дипломатическую звезду. Но карьера его не прельщала, он был грустен и говорил:
– Я в Персии состарился. Не только загорел, почернел, почти лишился волос на голове, но и в душе не чувствую прежней молодости.
Самая большая тайная боль Грибоедова, о которой он редко говорил, была в том, что ему не писалось. Он оказался типичнейшим «автором одной книги». Все, что он писал не только до, но и после «Горя от ума», не поднималось выше посредственности. Долго и много работал над романтической трагедией «Грузинская ночь», читал ее в Петербурге друзьям, они, так сказать,
– Ах, Александр Сергеевич, сколько Бог дал вам талантов! Вы поэт, музыкант, были лихой кавалерист и, наконец, отличный лингвист!
Грибоедов горько улыбнулся и ответил:
– Поверь, Петруша, у кого много талантов, у того нет ни одного настоящего.
Началась война с Турцией. В Персии, озлобленной позорным миром, необходим был энергичный и знающий дело представитель России. На этот трудный и ответственный пост, – по-видимому, не без тайного намерения, – был назначен Грибоедов. Несмотря на все старания, отделаться от назначения ему не удалось. Он должен был ехать в Персию в качестве русского полномочного министра.
В июне 1828 г. Грибоедов выехал из Петербурга. В Тифлисе он женился на молодой красавице-грузинке, княжне Нине Чавчавадзе и вскоре вместе с ней отправился на место своей службы, в Тавриз, резиденцию наследника престола Аббас-Мирзы. Там Грибоедову пришлось принимать энергичные меры к взысканию еще не выплаченной контрибуции. Он несколько раз писал в Петербург, что персидская казна пуста, страна разорена, что не следует доводить ее до крайности чрезмерными денежными требованиями. Ответ из Петербурга был: взыскивать неукоснительно. С той же целью получения контрибуции Грибоедов, оставив в Тавризе беременную жену, отправился в Тегеран, резиденцию шаха. Желая поднять достоинство русского имени, Грибоедов нарушал этикет шахского двора, выказывал возможно меньше уважения к шаху. Мы не знаем, насколько действовал тут Грибоедов по собственной инициативе и насколько по предписаниям из Петербурга. Но навряд ли при данных обстоятельствах такое поведение было разумно: Россия была занята войной с Турцией, на реальную силу опереться не могла, и большая мягкость диктовалась элементарными политическими соображениями. Английская дипломатия пользовалась таким положением дел и разжигала в персидских придворных сферах ненависть к русскому послу. Духовенство агитировало в народных массах, будило в них национальный и религиозный фанатизм. Грибоедов дал приют в здании посольства двум армянкам из гарема шахова зятя Алаяр-хана, заклятого своего врага. При этом Грибоедов допустил большую неосторожность: для персиян делом совершенно неслыханным по неприличию было помещение молодых женщин в доме, где жили одни мужчины; притом служащие русского посольства пользовались в городе очень плохой репутацией. Вооруженные толпы народа, воспламененные проповедями духовенства, кинулись к зданию русского посольства. Незначительный казачий конвой не мог оказать серьезного сопротивления, он был перебит, и толпы ворвались во внутренний двор. Грибоедов и все члены миссии заперлись, заделали окна и двери и решили защищаться до последней капли крови. Луристанские горцы, как кошки, перебрались с соседних домов на плоскую крышу посольства, разобрали потолок и сверху стали стрелять в русских. Одним из первых был убит Грибоедов. Толпа ворвалась и всех перерезала. Труп Грибоедова выволокли наружу и с издевательствами таскали по улицам. Обезображенное тело его было узнано только по сведенному от пули Якубовича мизинцу левой руки.
Грибоедов был среднего роста, с прекрасным лбом и тонкими, насмешливыми губами, очень близорукий, поэтому всегда в очках. Обладал сильной волей; что ставил себе целью, того достигал. Не умел понять, как можно, любя Шекспира, читать его в переводах, а не научиться английскому. В начале персидской войны, когда близ него упало ядро, он испытал страх; тогда, чтобы привыкнуть к опасности, он при первом представившемся случае стал на такое место, куда падали неприятельские ядра, и, не сходя с места, выдержал назначенное им себе число выстрелов; после этого перестал бояться. «Образование и ум его необыкновенны», – писал мало расположенный к нему Н. Н. Муравьев. Обращение Грибоедова отличалось искренностью; слушая его, можно было верить каждому его слову; он не терпел преувеличений и будто мыслил вслух, не скрывая своих чувств. Не мог и не хотел скрывать презрения к самодовольной глупости, искательству, низости. В суждениях и образе мыслей был независим. В общении с близкими людьми пленял милым добродушием. Более же далекие ему люди отмечают самонадеянность Грибоедова, склонность к злословию и неуместным, иногда прямо оскорбительным шуткам. Был желчен, раздражителен и заносчив. Однажды Грибоедов должен был в большом обществе читать свою комедию. Один из гостей, очень плохой драматург В. М. Федоров, благодушно сказал, увидев объемистую тетрадь пьесы:
– Ого, как увесиста! Стоит моих драм!
Грибоедов посмотрел на него поверх очков и ответил сквозь зубы:
– Я пошлостей не пишу.
Федоров примирительно сказал, что он тут больше посмеялся над собой, чем над Грибоедовым, и вовсе не хотел его обидеть.
– Да вы и не можете меня обидеть.
Хозяин и другие гости старались замять неприятный разговор, но Грибоедов заявил:
– Пока этот господин будет здесь, я не стану читать.
Федоров сдержанно заметил:
– Мне остается только уйти, чтобы не лишить других удовольствия слышать ваше сочинение.