Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)

Вересаев Викентий Викентьевич

В 1829 г. хлопотами Пушкина и других Мицкевичу удалось получить заграничный паспорт. Перед отъездом Мицкевич посетил Москву. Московские друзья чествовали его прощальным обедом и поднесли серебряный кубок с надписью на дне: «Не забудь» и с именами участников проводов – Баратынского, братьев Киреевских, Н. Полевого, Соболевского и других. Странно, что в числе подписей нет подписи Пушкина, хотя он в это время был в Москве. 15 мая Мицкевич навсегда уехал из России, увозя в сердце неистовую ненависть к российскому самодержавию. Вскоре произошло польское восстание, кровавое его усмирение. Пушкин и Жуковский радостно отозвались на событие патриотическими одами. В 1832 г. вышла за границей третья часть поэмы Мицкевича «Деды». В ней было помещено следующее стихотворение Мицкевича «К друзьям-москалям»:

Вспоминаете

ли вы обо мне? А я, когда думаю о казнях, ссылках, тюрьмах моих друзей, думаю и о вас; ваши лица, лица чужеземцев, имеют право жить в моих грезах.

Где вы теперь? Благородная шея Рылеева, которую я братски обнимал, по царскому приговору стянута гнусною петлею, в позор народам, избивающим своих пророков.

Та рука, которую мне протягивал Бестужев, – поэт и воин, оторвана от пера и сабли, положена на ручку тачки и ныне роется в руднике, скованная с рукою поляка.

Других, может быть, постигла еще более грозная кара: может быть, кто из вас, обесчещенный казенными орденами, навеки продал свободную душу для ласки царя и теперь бьет поклоны на его пороге.

Может быть, оплаченным языком славит его торжество и радуется на мученичество своих друзей; может быть, моет руки в крови моей родины и, как заслугой, хвалится перед царем нашими проклятьями.

Если издалека, из свободных стран, до вас долетят на север эти горькие песни и прозвучат с высоты над страною льдов, пусть они напомнят вам о свободе, как журавлиный крик о весне.

Вы узнаете меня по голосу. Пока я был в оковах, ползая в молчании, как змея, я таился перед деспотом, но вам я открывал тайны, скрытые в душе, и к вам обращался всегда с голубиною простотою.

Теперь я выливаю наружу эту чашу яда; разъедающей и жгущей силы исполнена горечь моих слов, – горечь, высосанная из крови и слез моей родины; пусть разъедает и жжет – не вас, а ваши оковы.

Если кто из вас останется этим недоволен, для меня его негодование будет лаем собаки, которая так привыкла к своему ошейнику, что готова кусать руку, которая хочет его сорвать.

В этой же книге Мицкевича был помещен еще ряд стихотворений, полных сосредоточенной ненависти и отвращения к русскому самодержавию, забивающему совесть и мысль, порабощающему все свободные человеческие стремления. «Бедный народ! – писал поэт. – Мне жаль твоей судьбы: ты знаешь один только героизм рабства!» Пушкин эту книжку Мицкевича получил в 1833 г. от вернувшегося из-за границы Соболевского. В следующем году он писал о Мицкевиче:

Он между нами жилСредь племени ему чужого; злобыВ душе своей к нам не питал, и мыЕго любили. Мирный, благосклонный,Он посещал беседы наши. С нимДелились мы и чистыми мечтами,И песнями (он вдохновен был свышеИ свысока взирал на жизнь). НередкоОн говорил о временах грядущих,Когда народы, распри позабыв,В великую семью соединятся.Мы жадно слушали поэта. ОнУшел на запад – и благословеньемЕго мы проводили. Но теперьНаш мирный гость нам стал врагом – и ядомСтихи свои, в угоду черни буйной,Он напояет. Издали до насДоходит голос злобного поэта,Знакомый голос!.. боже! освятиВ нем сердце правдою твоей и миром,И возврати ему…

На другие стихотворения Мицкевича, рисующие неприветный, холодный,

обезличенный самовластием Петербург, Пушкин отвечал в «Медном всаднике». Знаменитое описание Петербурга в этой поэме представляет ясно выраженную художественную полемику, по пунктам возражающую на описание Мицкевича. Мицкевич с отвращением рисует русскую столицу, Пушкин начинает свое описание: «Люблю тебя, Петра творенье!» Мицкевич пишет о разностильных, безвкусных зданиях, огороженных, как клетки, решетками, – Пушкин: «Люблю твой строгий, стройный вид, твоих оград узор чугунный…» У Мицкевича люди бегут, гонимые морозом, с измученными лицами, у Пушкина: «Люблю зимы твоей жестокой недвижный воздух и мороз». У Мицкевича дамы «белые, как снег, румяные, как раки», у Пушкина – «девичьи лица ярче роз». У Мицкевича солдаты – такие похожие друг на друга, такие однообразные, стоящие в ряд, как лошади в стойлах; у Пушкина: «Люблю воинственную живость потешных Марсовых полей, пехотных ратей и коней однообразную красивость» и т. д. И сама идея «Медного всадника» о страшном праве государства давить и уничтожать отдельные личности во имя своих больших целей тоже представляет как будто ответ на идейную установку Мицкевича.

Дальнейшая жизнь Мицкевича была тяжелая и нерадостная. Жил он в бедности. Надежды на политическое восстановление родины рухнули. Он все больше впадал в мистицизм. В основу решения польского вопроса, по его мнению, должно было лечь начало религиозное. Польша в течение всей своей истории служила воплощением христианских начал и пала потому, что эти начала не могли быть примирены с окружавшими ее земными порядками. Могучее религиозное чувство делает Польшу избранным народом, которому назначено Богом указать всему миру новый путь, ведущий человечество в царство любви и справедливости. В 1855 г., с началом русско-турецкой войны, Мицкевич отправился в Константинополь, чтобы формировать польские легионы против России, и вскоре умер там от холеры.

Николай Васильевич Гоголь

(1809–1852)

Был представлен Пушкину П. А. Плетневым на вечере у Плетнева, вероятно, в двадцатых числах мая 1831 г., когда Пушкин с молодой женой остановился в Петербурге проездом из Москвы в Царское Село. В августе того же года Пушкин писал Воейкову из Царского Села: «Сейчас прочел «Вечера близь Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился… Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов». Это лето Гоголь жил домашним учителем у А. И. Васильчиковой в Павловске неподалеку от Царского Села, бывал в Царском Селе у Пушкина и приятелю своему А. С. Данилевскому хвастливо писал: «Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я».

Пушкин до самой смерти с большим сочувствием относился к Гоголю, ободрял его, подарил ему сюжеты «Мертвых душ» и «Ревизора». Однако близких личных отношений, тем более дружбы между ними не было, в этом отношении Пушкин держался по отношению к Гоголю отдаленно. Переписывались они только по житейским и литературно-деловым вопросам, письма Гоголя содержат больше всякого рода просьбы – о ходатайстве перед министром Уваровым, о сюжете для комедии, о критических отметках на полях посылаемых Пушкину его книг (известное письмо «Ревизор сыгран» не было отправлено Пушкину). Однако и то общение, которое между ними было, советы и указания Пушкина – имели для художественного развития Гоголя огромное значение, и до конца жизни Гоголь с волнением и благоговением вспоминал о Пушкине. Смерть его произвела на Гоголя потрясающее впечатление. Он писал Плетневу:

«Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение, исчезло вместе с Пушкиным. Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою. Что скажет он, что заметит он, чему посмеется, чему изречет неразрушимое и вечное одобрение свое, – вот что меня только занимало и одушевляло мои силы… Боже! нынешний труд мой («Мертвые души»), внушенный им, его создание, – я не в силах продолжать его. Несколько раз принимался я за перо, и перо падало из рук моих. Невыразимая тоска!»