Пусковой Объект
Шрифт:
— Где уж нам, татарам! — мать Али была наполовину татарка. — Ну и что там, на МЭЗе?
— Сенютина, это предприятие будущего. Я все уже выяснил. Вот, читай! — он бросил на стол потрепанный журнал „Наука и жизнь”. — Страница сорок восемь.
— Игорь, прочти, пожалуйста, сам. Я как раз довяжу последний ряд.
— Читаю… „В Монреале…”…Понятно тебе? Не в каком-то там поселке Оглоблино или Доброхотово, а в Монреале… „…на международной выставке „ЭКСПО-67” в советском павильоне внимание многих посетителей привлекает макет строящегося в СССР на берегу Каспийского моря…” — здесь Игорь
— Эволюции Вселенной? — подхватила Аля, откладывая вязание. — Подойди ко мне поближе, ученый. Я поцелую тебя.
— Аля, я серьезно. Ты понимаешь, как это заманчиво?
— Игорь, я тебя очень хорошо понимаю. От меня лично что требуется в данный момент: атомы или морская вода?
— От тебя, Сенютина, требуется только одно слово: „да” или „нет”!
— Да! Конечно, да! — торжественно объявила Аля. — Я разве хоть раз сказала тебе „нет”? Твое желание для меня закон. Меня, если честно сказать, интересует только одно: дадут ли нам квартиру? Это для меня важней атомной энергии.
— Вот и все, что требовалось доказать. Иду в деканат. Вернее, бегу.
— А поцеловать? Я тебе такой свитер связала, — Аля обиженно надула губки.
— Сенютина, какая вы легкомысленная. Игорь поцеловал и уже не смог оторваться.
„Ладно, — подумал он, — в деканат я и завтра успею…” На географических картах Советского Союза города Шевченко не существовало. В официальном расписании аэропорта Минводы — тоже. В справочном бюро молодая женщина с накрашенными губами и бородавкой на носу строго спросила:
— А направление у вас есть? Или командировочное удостоверение? Направление на работу у них было.
— Подойдите к кассе № 3. Спецрейс Ю-311. И слушайте объявление. Игорь нес на посадку две спортивные сумки с одеждой, Аля — чемодан с накрахмаленным постельным бельем и любимым двухтомником Игоря: Лункевич. „От Гераклита до Дарвина”. Что впереди?
Перелетев через Каспий и увидев под крылом серую безжизненную пустыню, испещренную тысячами дорог, оба почувствовали некоторое разочарование. Но через пару минут вид города с белыми многоэтажными домами и многочисленными зелеными островками успокоил.
— Квартиру дадим обязательно, — успокоил Алю инспектор в отделе кадров, — через три месяца принимаем семиэтажку в первом микрорайоне. А пока временно поживете в общежитии.
„Заливает, — подумала Аля, — как пить дать обманет. Глаза так и бегают”.
Но через три месяца Аля и Игорь смотрели уже из окна однокомнатной квартиры на песчаный пляж и пенистое море.
Когда они вешали синие шторы и прибивали портрет Хемингуэя с седой бородой, Аля еще сдерживалась. Но когда придвинули к стене кровать с голубым покрывалом, нервы не выдержали. Подошла к окну и расплакалась.
— Ты чего? — удивился Игорь.
— Ничего. Просто я люблю тебя, — сразу успокоилась Аля и вытерла слезы.
— А слезы из-за чего? Я, например, тоже тебя уважаю, но я же не плачу. Ну, женщины!
2
Лейпунский положил телефонную трубку и в который уже раз за
Мысли его внезапно запрыгали, как картинки в дрожащей ленте Великого Немого. Некоторые кадры — черные раскоряки, пересекающиеся линии и сухой треск. И вдруг — размытые и прекрасные видения, пахнущие юношескими надеждами.
У Александра Ильича в детстве наблюдался романтический сдвиг в мозгах. После окончания гимназии, на фабрике, он вступил в комсомол. А вскоре подал заявление в Партию коммунистов, потому что она „не только обещала, но и гарантировала всем трудящимся светлое будущее и повсеместный технический прогресс”. После окончания петроградского Политеха в двадцать шестом году Саша Лейпунский попал в компанию таких же талантливых чудаков и энтузиастов пролетарской науки. Директор Физико-технического института, академик Иоффе, любил молодых сотрудников почти как родных детей. На свои собственные деньги, заработанные научными консультациями в американской фирме „Дженерал Электрик”, „папа” Иоффе отправлял лучших мальчиков в Европу, на научные семинары: „Им же надо расти!”
В двадцать восьмом Иоффе задумал организацию филиалов ФТИ в Харькове и Томске. Саша попал в состав украинского „десанта”. Директором УФТИ был приглашен Иван Васильевич Обреимов, ученый старой классической школы, человек честный и порядочный, мягкий и добрый. Одним словом, осколок преступного царского режима. Иоффе настойчиво рекомендовал ему в замы „красного директора”, молодого коммуниста Лейпунского:
— Он вас, Иван Васильевич, в случае чего подстрахует. На него можно положиться. И умница… Главное — умница…
На вокзале группу „десантников” провожали друзья и коллеги во главе с Мэтром.
Ущербный духовой оркестр из одной большой трубы и двух медных тарелок, периодически пытался сыграть марш или туш. В руках у провожающих трепыхались флажки ФТИ и мятый бумажный транспарант: „Идеи Иоффе — в жизнь!” Букеты цветов были жиденькими и ограниченными (один на троих отъезжающих). До отправления оставалось три минуты. Будущие светила науки забили тамбур до отказа. На Сашиной ноге кто-то стоял на цыпочках, заглядывая через головы на провожающих девушек. Оба были одинаково счастливы и не замечали неудобства.
— Пишите! Обязательно пишите! — кричали из тамбура и в тамбур.
Паровоз „Иосиф Сталин” дыхнул легонько паром, засвистел и плавно заработал кривошипно-шатунным механизмом. Академик Иоффе в клетчатых иностранных брюках приподнял помятую шляпу. Благословлял на научные подвиги!..
Первые годы были нелегкими. Ни оборудования, ни приличных лабораторий. Запах сырой штукатурки и вонючей краски. Большая самодельная доска объявлений. И толстая белая кошка Муся, гуляющая по кабинетам. Зато энтузиазма хватило бы на всю Европу. И дела пошли. Уже через три года Лейпунскому с сотрудниками удалось повторить сенсационный эксперимент англичан по делению ядер лития.