Пусковой Объект
Шрифт:
22 октября 1932 года газета „Правда” поместила торжествующую статью под жирным заголовком „Вторые в мире после Кембриджа!”. Вскоре после этого Лейпунского назначили директором УФТИ. В Институт было приглашено на долговременную работу несколько видных европейских ученых. Первым по рекомендации Коминтерна приехал из Австрии Александр Вайсберг, ученый и коммунист с 1927 года.
„Алекс был настоящим другом. — Лейпунский не стал поднимать жужжащую трубку, чтобы не отвлекаться от нахлынувшего ритма тридцатых годов. — Да! Он был не только большим ученым, но и другом нашей страны”.
…Первое время Алекс говорил на таком изломанном русском языке, что его не понимал
В следующем году его приглашают на стажировку в Кембридж. Его уже знают в Европе, он — весьма авторитетный ученый в области ядерной физики.
„…Да, это были годы напряженного, отчаянного труда! Но и отдыхать мы умели. Это точно.” — Александр Ильич вытянул затекшие ноги и посмотрел в окно на моросящий дождик.
…В те годы он очень увлекался туризмом, посещал ОПТЭ — Общество пролетарского туризма и экспедиций. Наведывался в школу верховой езды. Ходил даже на занятия по стрельбе из пулемета (”если относиться к нему внимательно как к тонкому прибору, то с ним можно многое натворить”). По субботним вечерам собирались на квартире у Алекса, в тесном кругу: Ландау, Шубников, Лейпунский, иностранцы. Пили чай, приготовленный Евой, женой Алекса. Рассказывали веселые истории, острили напропалую. Особенно Ландау. В присутствии женщин его невозможно было удержать от оригинальных афоризмов. Иногда играли в покер. Беседовали при этом тепло, задушевно…
Первой в тридцать шестом была арестована Ева. Ее обвинили в контрабанде керамических чашек, которые она лепила собственными руками, и хранении двух пистолетов, из которых она якобы намеревалась на ближайшем съезде Партии убить товарища Сталина. Иностранные физики, искренне сочувствующие социализму, никак не могли осознать высокое назначение начавшейся очистительной кампании, хотя многие из них к этому времени начали понимать разницу между пасторальной Идеей и ее практическим воплощением. А Лейпунскому было еще тяжелее, чем иностранцам. Ведь он был тогда членом Кагановичского райкома и кандидатом в Горком Партии.
В начале тридцать седьмого Алекса вызвали в НКВД для дружеской беседы. Вежливый следователь „ловил” его на неожиданных вопросах и фантастических предположениях, а потом дал ему два дня для „серьезного обдумывания” своего положения. Алекс был в отчаянии. Он чувствовал, что не сможет доказать свою невиновность, хотя за последние годы прилично освоил могучий русский язык. Измаявшись, он пошел посоветоваться к Александру Ильичу, несмотря на строгое предупреждение держать язык за зубами…
…Лейпунский встал и нервно зашагал по кабинету. Потом закрыл дверь на ключ и выпил полстакана воды. Даже сейчас, через тридцать пять лет, этот давний разговор с Алексом вызывал в нем какую-то противную дрожь…
— …Что мне делать, Александр Ильич? — спросил Алекс. — Это какие-то странные люди. Конечно, я понимаю: никому не доверять — их профессия. Но каков тон! Впечатление такое, что перед тобой сидят не товарищи по партии, а самое черное средневековье.
Лейпунский был поставлен этим разговором в неловкое положение.
Он мучительно молчал. Выговорил с большим трудом:
— Чем я могу помочь вам, Алекс?
— Александр Ильич, я прошу вас — поговорите с Мазо.
В этом было разумное зерно. Мазо был начальником НКВД Харьковской области. Лейпунский как член Горкома и директор ведущего украинского института был с ним, конечно, знаком. Может быть, он ничего не знает о безобразиях в собственной епархии? Надо попробовать…
— Хорошо, Алекс. Я завтра же запишусь к нему на прием. — Потом положил руку на плечо друга. — Ведите себя даже в тюрьме твердо. Как подобает настоящему коммунисту.
— Это вопрос физической конституции, — мрачно ответил Алекс. — Спасибо за совет.
Вскоре в УФТИ была „раскрыта” разветвленная шпионская подрывная организация среди иностранных физиков. Спектр обвинений был гостеприимно широк. На выбор: от саботажа до подготовки убийства Ворошилова. От шпионажа в пользу Германии до подготовки вооруженного восстания на Украине. Для ученых начался традиционный „большой конвейер” допросов, угроз и пыток. Вайсберг „признался” почти сразу. Другие попозже. Неудачно сложилась попытка Мазо вступиться за них. В феврале тридцать седьмого он был вызван в Киев „для объяснений” и, вернувшись, покончил жизнь самоубийством. В письме, написанном перед смертью, он объяснял свое решение тем, что „в революцию он боролся не за то, чтобы своим именем прикрывать вопиющий обман и массовые убийства”. Вскоре после „признаний” иностранцев в тюрьму попали почти все ведущие сотрудники и начальники лабораторий, в том числе и престарелый Обреимов, скрывающий свое „некачественное” происхождение. „Красный директор” не сумел подстраховать. Единственным, кто попытался избежать ареста и неприметно скрыться из Харькова, был остроумный Ландау. В те годы действительно бывали случаи, когда некоторым подозреваемым удавалось благополучно затеряться на бескрайних просторах Сибири и Дальнего Востока. Но Лев Давидович побежал не в Сибирь, а в Москву, где и был арестован. „Мясорубка” продолжалась по известным законам физической природы. Оставался на свободе он один, самый главный виновный. Сначала его исключили из партии за потерю бдительности. Для ареста этого было маловато.
Следователь Вейсбанд подталкивал Алекса к целенаправленной сознательности.
— … А теперь перейдем к главарю всей вашей банды — Александру Ильичу Лейпунскому. Нам не ясна только одна деталь: вы завербовали Лейпунского или он вас?
Лейпунский на всю жизнь запомнил спокойные хмурые лица двух молодых людей, пришедших выполнить свой служебный долг. Он их ждал с нервным напряжением уже несколько месяцев, приготовив сухари, леденцы и толстый учебник по ядерной физике.
— Я вас долго ждал, — сказал он с облегчением, — что-то вы очень задержались.
Это было в мае тридцать восьмого. Лейпунского арестовали за „помощь врагам народа” и „невыполнение требований парторганизации об очистке Института от враждебных элементов”. Он приготовился к самому худшему, но ему повезло. Через несколько месяцев в жизни советского народа произошло знаменательное и долгожданное событие. Нарком НКВД, вредитель и враг народа Николай Ежов был разоблачен и расстрелян. На его место был назначен более порядочный палач и изувер, Лаврентий Берия. Некоторые „ошибочные” решения предыдущего наркома были срочно исправлены. Лейпунского освободили в связи с прекращением дела.