Пусть говорят
Шрифт:
***
Прошло уже немало времени с начала ее взрослой самостоятельной жизни. Дни тянулись, не особо радуя своим разнообразием. Утром уборка, раз в неделю – мойка подъездов, а теперь, когда пришла зима, еще и – ежедневная очистка асфальта от толстой ледяной корки.
Зарплаты хватало с трудом, но за полгода проживания в городе Аня научилась
экономить, так как поняла окончательно, что надеяться ей приходится только на себя.
От тетки из деревни приходили редкие письма, после которых оставалось горькое чувство: в деревне голодно и
«Везде одинаково, – сделала вывод для себя наблюдательная Аня, – богатые богатеют, а бедняки беднеют».
Аня с трудом удерживала в руках тяжелый железный лом. Ледяная короста у подъезда никак не раскалывалась. Кол скользил в грубых варежках из козьей шерсти, и удар получался не такой сильный. Промучившись довольно долго, Аня почувствовала, что ладони начинают уже зудеть при каждом взмахе проклятой железякой. Скоро шесть часов, а она как топталась у крайнего подъезда, так и топчется. Что, если ей не удастся справиться со льдом до половины девятого. И не дай Бог еще кто-нибудь из служащих на нем поскользнется?
Работяги еще простят ей неубранные глыбы, а эти… как по такому льду будут пробираться в своих картонных ботинках? Вон, в прошлую пятницу кто-то выбросил кожуру от картошки прямо из окна. Так, жиличка из третьего подъезда полчаса отчитывала Аню за халатное и несознательное отношение к работе своим противным визгливым голосом, словно это было Аниных рук дело.
«За что тебе деньги платят, неряха?» – кричала так, словно это она платила дворничихе из своего личного кармана. Хорошо муж ее – Михаил Александрович увел.
Но на прощание и он тоже не удержался, вежливо так заметил: «Если вы не справляетесь с вашими прямыми обязанностями, мы всегда найдем вам замену».
Ане обиднее всего стало из-за этих его слов. Ведь она была почти влюблена в Михаила Александровича. Ей нравилась его энергичная бодрая походка и всегда приветливое выражение лица. Даже лысеющая макушка кумира вызывала в ней только приятное впечатление. Во всяком случае, до того дня.
Аня из последних сил в исступлении забила колом по оплывшему прозрачному смерзшемуся наплыву. Слезы выступили у нее на глазах.
Она бросила кол и, обхватив голову руками, села прямо на этот самый неподдающийся проклятый ледяной валун.
– Сестрица, дай помогу! – неожиданно услышала она над головой. Рядом стоял жилец со второго подъезда – двадцатилетний Сашка Соломонов. – Не женское это дело, лед-то колоть.
Аня никогда не разговаривала с этим парнем, хотя здоровались ежедневно. Высокий, хорошо сложенный, где-то даже симпатичный.
Все, как ни странно, портила его улыбка. Вроде должно было быть наоборот, – улыбка, говорят, человека красит. Но его улыбка была какой-то неестественной, словно пришпиленной, а уголки губ слишком уж высоко приподняты.
На лице у Сашки было написано сплошное удовольствие,
Аня с некоторым страхом посмотрела на незваного помощника. На улице ни свет, ни заря, во дворе – ни души, а тут, откуда не возьмись, этот блаженный со своей приклеенной улыбкой.
– Я в окно наблюдал, как ты мучаешься, потому и спустился, – Соломонов словно прочитал ее мысли, – ведь люди должны помогать друг другу.
– Ну да, – Аня вспомнила недавнее комсомольское собрание, где их секретарь говорил примерно то же самое в своем докладе «Об усилении социалистической идеологии среди молодежи»: Каждый должен помочь своему товарищу (заблудшей душе) в деле укрепления его социалистической сознательности (обрести веру). Этот блаженный, небось, тоже какой-нибудь комсомольско-профсоюзный активист.
– А ты чего так рано подымаешься? – поинтересовалась Аня. – Вроде не с заводскими выходишь?
– Нет, я в институте учусь, в политехническом. А встаю рано всегда… на молитву. – Аня оторопела от его слов. А он опустил кол и, облокотившись на него, внезапно спросил:
– Ты в Бога веруешь?
– Нет! Бога ведь не существует, – слишком уж поспешно ответила Аня.
***
Воспоминания о методах искоренения религиозных умонастроений среди односельчан поселили страх в душах многих, особенно молодых людей, и сделали саму мысль о Боге просто недопустимой.
У большинства сработал примитивный закон самосохранения: лучше быть без Бога в сердце, чем с пулей в голове. К тому же лозунги новоиспеченных коммунистов, призывающие строить социализм и обещающие прекрасное будущее простым людям, были не менее заманчивыми и достойными, чем библейское нравоучение о праведности во имя все того же неизвестного будущего.
Социализм. Слово какое-то чужестранное, но вполне благозвучное и даже многообещающее. Всем всегда хочется перемен к лучшему, а верить на Руси привыкли на слово.
И даже если вокруг все в один голос упорно твердят о том, что этого самого Бога нет, жить все привыкли по писанным им законам. Да и законы библейские и советские похожие: «не убий», «не лжесвидетельствуй», «возлюби ближнего своего», другими словами, но смысл-то один… «Не возжелай жены ближнего своего» – а то с райкомом дело будешь иметь… райком… рай для неверующих…
Раз обещали прекрасную жизнь при социализме, значит, так тому и быть. И Бог тому судья!
– Бог есть, разве твоя матушка не говорила тебе об этом? – уголки Сашкиных губ привычно поползли вверх.
– Говорила. Только моей матери уже давно нет в живых, а в церковь я не хожу. Я комсомолка. А ты что, в Бога веришь?
– Конечно!
–Ты не комсомолец?
– Нет!… Не приведи Господь! – тихо, для себя добавил Сашка. Он опять принялся ломать лед. В конце концов, ему сподобилось вбить кол поглубже, и ледовая корка поддалась. Аня сбегала за лопатой.